Абсолютные новички - [11]

Я подумал о том, чтобы указать Папаше на то, что если бы он женился раньше, это была бы другая женщина, не моя Мама, и в таком случае меня вовсе бы не было, ну, или я был бы уж точно не таким, какой я есть, — хотя ладно.

— Сыр затвердел, — сказал я ему вместо этого, надеясь переменить тему разговора. Но нет, он начал снова.

— Просто посмотри вокруг в следующий раз, когда будешь на улице! — кричал он. Просто посмотри на любое из этих зданий, построенных в 1930-х! Может быть, то, что строят сейчас, и является ультрасовременным, однако, там полно света, жизни и воздуха. А эти здания 1930-х все закрытые и негативные.

— Одну минуту, Пап, — сказал я, — я только развешу вот эти несколько негативов.

— Поверь мне, сынок, в 1930-х люди ненавидели жизнь, серьезно, ненавидели. Сейчас гораздо лучше, даже несмотря на бомбу.

Я вымыл руки под краном с горячей водой, из которого, как всегда, текла холодная.

— Ты не преувеличиваешь тут немного, Пап? — сказал я.

Папаша еще больше понизил голос.

— И потом была еще такая вещь, как венерические болезни.

— Да? — сказал я, хоть и был немного смущен, потому что никому особенно не нравится обсуждать такие темы с Папашей вроде моего.

— Да, — продолжал он, — венерические болезни. Это было бедствие, кара, висевшая над всеми молодыми людьми. Они бросали огромную тень на любовь, делая ее ненавистной.

— Серьезно? — сказал я. — А что, докторов у вас не было?

— Доктора! — возопил он. — В то время худшие разновидности были практически неизлечимы, илилишь после многих, многих лет страхов и сомнений…

Я приостановил работу.

— Без шуток? — сказал я. Что, так и было? Ну, вот это мысль!

— Да. Никаких современных таблеток и быстрого исцеления, как теперь…

Меня это удивило, но я все равно считал, что лучше сменить тему.

— Тогда что же ты такой невеселый, Пап? — сказал я ему. — Если тебе пятидесятые нравится больше, как ты утверждаешь, почему ты нисколько не наслаждаешься собой?

Мой старый родитель сглотнул комок в горле.

— Потому что я слишком стар теперь, сынок, — ответил он. — Лучше бы я был молодым в 1950-е, как ты, а не находился бы в середине жизни.

— Ну, теперь уже поздно, Пап, жалеть об этом, не так ли? Но, черт, тебе же нет еще 50-ти, ты мог бы выходить иногда наружу… Я имею в виду, ты не так уж и стар, ты мог бы найти работу, путешествовать, смотреть на всякие виды, как делают все остальные? Ведь правда?

Мой бедный старый Папаша молчал.

— К примеру, почему ты все еще торчишь в этой блевотине?

— Ты хочешь сказать, здесь, с твоей матерью?

— Да, Пап. Почему?

— Он остается здесь, потому что боится уйти, а она держит его, потому что хочет, чтобы дом выглядел респектабельно.

Это прозвучало с кровати от моего очаровательного полубрата Вернона, про которого мы забыли, а он явно подслушивал наш разговор, хлопая своими красными ушами.

— Не обращай на него внимания, Пап, — сказал я. — Его так легко игнорировать.

— Он не имеет ко мне никакого отношения, — пробормотал мой отец, — совсем никакого. — И он подхватил чашки и ушел из комнаты, натыкаясь на мебель.

— Ты, — сказал я Вернону, — действительно ужас первого сорта, неопознанная штука из открытого космоса.

Проблема Вернона, как я уже говорил, в том, что он — представитель последнего поколения, которое выросло до того, как появились тинэйджеры: в общем, он, кажется, никогда и не был абсолютным новичком. Даже сегодня есть такие, как он, т. е. ребята от 15-ти до 20-ти, которых я не назвал бы тинэйджерами: я говорю о парнях, которые не понимают тинэйджерской штуки, или не являются ей. Но в эпоху жалкого Вернона их не было вообще, можете себе представить? Вообще никаких тинэйджеров не было. В те времена, кажется, ты был либо мальчиком-переростком, либо мужчиной-недоростком, жизнь, видимо, не позаботилась о чем-либо посередине.

Так что я сказал все это ему.

— О да? — ответил он (эту фразу он, наверное, подцепил из старого фильма с Кларком Гейблом, такие крутят сейчас на ретроспективах в Classics).

— Да, — я сказал ему. — И это объясняет твой жалкий угнетенный вид, твое нытье, ворчание и антиобщественное брюзжание.

— Точно?? — спросил он.

— Да, это так, полубратец, — ответил я.

Я видел, как он шевелил мозгами в поисках ответа; поверьте, я даже почувствовал, как дрожит пол от его усилий.

— Не знаю, в чем моя проблема, — наконец произнес мой неуклюжий братец, — но твоя проблема в том, что ты социально несознателен.

— Я что?

— Ты социально несознателен.

Он подошел ближе, и я поглядел в его узкие, хитрые глаза.

— Это звучит, — сказал я, — как бессмысленное повторение фразы, заготовленной для тебя твоими дружками из клуба Эрни Бевина…

— … который поставил тебя туда, где ты есть.

— Кто поставил? И куда?

А теперь этот мой дражайший 50-%-ный родственник подошел и начал протыкать мою грудную клетку толстым, грязным пальцем.

— Это администрация Эттли, — сказал мой бр-ц своим ноющим, жалующимся голосом, — освободила рабочих людей и дала тинэйджерам их экономические привилегии.

— Так ты одобряешь меня.

— Что?

— Если нам дали привилегии парни Эрни Бевина, то вы должны одобрять нас.

— Нет, о нет.

— Нет?

— Это было незапланированное происшествие, — сказал он. — Я говорю о том, что вы, детишки, получили все эти высокооплачиваемые работы и досуг.