Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня - [28]

– Парень хорош, – сказал про него тренер.

– Это мой лучший друг, – говорю. – Вернее, был моим лучшим другом.

– А сейчас он кто?

– Не знаю.

Мы заработали первых пять очков в третьем сете, и тренер выпустил меня на поле.

Я тут же перехватил пасс и помчался к корзине.

Рауди несся следом.

Я подпрыгнул под проклятия двух сотен индейцев спокан и увидел только яркую вспышку света, когда Рауди двинул мне локтем по голове, и я потерял сознание.

Ну вот, сам я больше ничего не помню из событий того вечера. И всё, что я поведаю вам дальше, – это информация из вторых рук.

После того как Рауди меня вырубил, наши команды затеяли потасовку.

Охранникам пришлось вытолкать с поля двадцать или тридцать взрослых из Спокана, которые пытались поколотить белых мальчишек.

Рауди заполучил технический фол.

Мы за это получили право на два штрафных броска.

Я, конечно, их не бросал, поскольку в это время уже ехал с мамой и братом в сторону Спокана в скорой помощи Юджина.

После штрафных два рефери – два белых парня из Спокана – устроили совещание. Они так боялись диких индейцев и толпы, что готовы были сделать ЧТО УГОДНО, лишь бы их утихомирить. Поэтому объявили технический фол четырем нашим игрокам за то, что покинули скамейку, и тренеру за неспортивное поведение.

Ага, пять фолов. Десять штрафных.

После того как Рауди пробил шесть из них, наш тренер принялся орать и ругаться и был удален из зала.

Уэллпинит в результате обыграл нас на тридцать очков.

А у меня зафиксировали сотрясение мозга средней тяжести.

Ага, три шва и ушиб мозга.

Мама чуть с ума не сошла. Думала, меня убили.

– Да я в порядке, – утешил я ее. – Просто немного голова кружится.

– Но у тебя же гидроцефалия. Твой мозг и без этого достаточно поврежден.

– Гы-гы, ну спасибо, мам.

Я, конечно, беспокоился за свои мозги: вдруг я сделал себе хуже, но врач сказал, что всё в порядке.

Более-менее.

Вечером тренер как-то уломал медсестер и пробрался в мою палату. Родители и бабушка уже спали на стульях, а я нет.

– Привет, парень, – сказал тренер шепотом, чтобы не разбудить спящих.

– Привет, тренер, – ответил я.

– Прости, что так вышло с игрой, – сказал он.

– Вы не виноваты.

– Не надо было выпускать тебя. Надо было вообще отменить игру. Это моя вина.

– Я хотел играть. Хотел победить.

– Это всего лишь игра, – сказал он. – Она того не стоит.

Но он лгал. Говорил то, что считал нужным сказать. Разумеется, никакие не «всего лишь». Каждая игра важна. Каждая – всерьез.

– Знаете, – сказал я, – если б я мог, то сбежал бы из больницы и прошел пешком весь путь до Уэллпинита, чтобы сыграть с ними.

Тренер улыбнулся.

– Мне нравятся слова Винса Ломбарди, – сказал он.

– «Неважно, победишь ты или проиграешь, важно, как ты играешь», – процитировал я.

– Не эти, но эти тоже хороши. Хотя Ломбарди покривил тут душой. Само собой, побеждать всё же лучше.

Мы засмеялись.

– Нет, мне другие его слова больше по душе, – сказал тренер. – «Качество жизни человека прямо пропорционально его стремлению к совершенству, независимо от выбранного поля деятельности».

– Да, хорошо сказал.

– Как раз про тебя. Ты самый целеустремленный человек из всех, кого я знаю.

– Спасибо, тренер.

– Пожалуйста. Ладно, парень, береги голову. А я пойду, чтобы ты мог поспать.

– Ох, спать-то как раз я не должен. Они хотят подержать меня без сна. Чтобы мониторить мою голову. Убедиться, что там нет какого-то скрытого повреждения, что-то в этом роде.

– Да? Тогда, может, я останусь и составлю тебе компанию?

– Ух ты, было бы здоровско.

Так мы с тренером и не уснули в ту ночь. Много чего порассказывали о себе. Но я не стану с вами делиться этими историями. Пусть та ночь принадлежит только нам двоим – мне и моему тренеру.

И куропатка на грушевом дереве [13]

Наступили праздники, а у нас не было денег на подарки, поэтому папа поступил так, как всегда поступал, когда у нас не хватало денег.

Он взял ту малость, что оставалась, и удрал в запой.

Ушел в Рождество, а вернулся второго января. С кошмарным похмельем – только и мог, что лежать.

– Привет, пап.

– Привет, Младший, – сказал он. – Прости меня за Рождество.

– Всё в порядке, – ответил я.

Но всё было не в порядке. Всё было так далеко от «впорядка», как только возможно. Если бы «в порядке» было Землей, то я бы сейчас стоял на Юпитере. Не знаю, почему я сказал, что всё в порядке. По какой-то причине я берег чувства человека, который снова разбил мне сердце.

Я только что выиграл серебряную медаль на Олимпийских играх среди детей алкоголиков.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказал папа.

– Что?

– Погляди в сапоге.

Я взял его ковбойский сапог.

– Нет, в другом. Внутри, под этой, как ее, стелькой.

Я взял второй сапог и полез внутрь. Он вонял пьянкой, страхом и неудачей – жуть.

Я нашел смятую, сырую пятидолларовую купюру.

– С Рождеством, – сказал он.

Вот это да.

Отец пил неделю, и представляю, как он хотел потратить оставшиеся пять долларов. Да на них можно купить бутылку виски, хоть и самого дрянного. Он мог потратить эти пять баксов и провести в алкогольном дурмане еще день-два. Но он сохранил их для меня.

Это было прекрасно и отвратительно.

– Спасибо, пап, – сказал я.

Он спал.

– С Рождеством. – Я поцеловал его в щеку.