Абсолютная реальность - [48]

– Сколько возможно вас искать? Разве было бы затруднительно оставаться на одном месте? – услышал над собой звенящий железом голос из музыкальной шкатулки.

Леонтий открыл глаза – не ожидая в ослеплении увидеть хоть что-нибудь. Но увидел, к собственному изумлению, все. И убогую землянку. И группу обезьян в ней – сбившихся в кучку, напуганных до полусмерти, словно бы опутанных сеткой из голубого, жестокого света:

– Не стоит беспокойства. Им сейчас вреда не будет. Мы выйдем, ловушка Ёрмуна рассеется через пятьдесят секунд, – и прямо перед собой он увидел шиншилловую даму, ту самую, да-да! только облаченную на сей раз в ярко-желтый лыжный костюм неправдоподобно обтягивающего кроя. Разумеется, кого ж он мог увидеть еще! – будто ее только одну ждал: в изящной ручке пистолет-не-пистолет, но нечто, его напоминающее, прозрачное и зловещее, словно бы наполненное жемчужной водой с молниевыми всполохами. Оружие, никак иначе, определил Леонтий, и успокоился. Чтобы ни происходило дальше, а он определенно спасен, плевать на обезьян.

– Потом будет трудно. Очень нестабильная параллель. Может погибнуть. Вы натворили это дело, вам придется помогать.

– Я натворил? – Леонтий не то, чтобы желал в этот спасительный момент ругаться и выяснять «кто виноват?» со своей избавительницей, он только не понял ни бельмеса: – Но это же ваш эксперимент, я не просился. И вообще бить по голове некультурно. И к обезьянам – подселять вот так, без предупреждения, мирного человека.

– Какой эксперимент? – удивилась неподдельно спасительница. – Идемте скорее отсюда. Я не имею права держать их дольше в блокаде. Объяснимся в вашей реальности.

– В моей реальности? Вы кто? Собственно, – Леонтий уже несколько пришел в себя, где-то на стадии превентивно-агрессивного выяснения «а ты кто такой?», однако пошел за соседкой-феей весьма охотно, еще бы!

– Собственно я Пальмира. Идемте же! Идемте срочно отсюда! – фея тянула Леонтия за разодранный рукав прочь из землянки к выходу.

– Приятно познакомиться, – в данных обстоятельствах как-то ни к селу, ни к городскому устроению обескуражено ответил ей Леонтий – нервный воинственный запал его притух, так и не возгоревшись. Он споткнулся на бегу и не отверг протянутую к нему дружественную женскую руку: – благодарю покорно. Вы меня спасли! Не знаю, за что вы меня раньше наказали, но спасли! Я ныне должник ваш!

– Идемте! Вы говорите все время и много. Невыносимо, – красавица выволокла его наружу и, наконец, убрала свой «не-пистолет». – Здесь недалеко, потерпите.

Славны бубны за горами

Был уже рабочий полдень, когда Леонтий открыл глаза, будто «дежавю» – он вновь на больничной койке: пробудился от целебного, полунаркотического сна, фея-спасительница напоила вчера какой-то безвкусной тягучей простоквашей, велела отлежаться хотя бы до следующего вечера, и гарантировано все в ажуре! Пройдет ушибленное темечко, разбитая, накрепко перевязанная коленка тоже пройдет, ну, может синяк и останется, так это сущие пустяки. Хорошо жить на свете. И вообще жить хорошо. Майор Серега вернее верного тоже так думает, и скорее всего, давно уже вернулся домой, или в казарму, где его настоящий дом, кто знает? Человек-то военный, обязанный, хотя в целом славный.

Но лучше всего вот так нежиться в кровати. Одному. За окном кружат запоздалые мартовские снежинки – кружат и тают, мокрый снег называется. Раньше бы – фу, гадость, непременно так и сказал, а теперь! Теперь хорошо. На улице слякоть и промозглая гложущая сырость. Но сам-то ты в тепле, в каменном прочном доме, и батарея центрального отопления, и газ на кухне, еще ванна, в любое время полная теплой воды и сладкого лопающегося пенного попкорна, белоснежного, розового, да любого – все к твоим услугам. В холодильнике пиво – пей не хочу, в чайнике кипяток, в банке заварка, немного хозяйственной смекалки – то бишь интернета под рукой, всегда пожалуйста, заказ на хлеб насущный из любого качественного супермаркета или ресторана, прямо к порогу, кушайте на здоровье! И главное, никаких обезьян! И корявых елок тоже. Захочешь, не найдешь. Разве в зоопарке. И то, навряд ли. Там флора и фауна обычные, человеческие. В смысле, здешние.

Он пока не размышлял подробно о произошедшем, равно как и о том, что последовало далее. Не хватало сил души. Очень уж устал, то ли слишком туго ему пришлось, то ли слишком велика и приятна была ему нынче нега цивилизованного, благоустроенного московского быта, не сейчас – запрещал себе Леонтий натужные мысленные переваривания и пережевывания всего минувшего вчерашнего дня. Успеется. Все успеется. К тому же доктор, в лице несколько рассерженной и резковатой в эпитетах Пальмиры, прописал ему полный покой и отдых до вечера. Надо полагать, прибавил он дамочке работы, и не ей одной, этому ее напарнику, Филону, как его? – ага, Медиотирренскому, еще проговори поди, скороговоркой! – ему тоже не баклуши бить. Ну и что, филон он и есть филон. Труд, между прочим, сделал из обезьяны человека. Вот опять! Опять привязались клятые те обезьяны. И не обезьяны они вовсе. Разумные жалкие существа. Обыкновенные. Для своего места, конечно. Он бы им послал гуманитарную помощь, если бы этот самый Филон вчера так не разорялся. В общем, досталось Леонтию, послушать и устыдиться. И за палец, сунутый в машину, будто он первый начал! и за нелепо-разрушительный поход по елочному лесу, и за несчастных полудохлых питекантропов особенно. Если перевести с интеллектуально-язвительной пурги, которую нес этот Медиотирренский Филон, выходило – руки свои, тем более отдельно взятые пальцы, надо держать на привязи, а не совать, куда попало и куда никто не просил, но если зудит – сунь себе в з…цу, там самое подходящее применение, любопытство, здоровое и нездоровое, туда же! С Филоном ему еще предстоит, как поправится немного, так и предстоит. Сказано – послезавтра будьте любезны, только нормально позвоните в дверь, часиков около восьми, заранее не надо, как вы уже поняли вашим скорбным умишком, ни я, ни Пальмира на здешней базе постоянно не живем. Нам тоже к восьми еще добраться надо. Дверь тем более не ломать. И пожалуйста, ничего никуда не совать! Голос у Филона тогда подсел и сделался несколько трагичным, а уж выражение лица, капризного и будто бы ко всему свысока неприязненного, и вовсе скислилось в лимонную гримаску умоляющего страдательного непрощения. Не будь именно в тот момент Леонтию так плохо, и не поддержи его, побитого и покореженного в приключении, под локоток чудесная и похоже, снисходительная уже фея, он бы ответил. Не менее высокопарно и не менее язвительно. Что посылать нежных дам в еловый лес на передовую как-то не очень мужественно и нравственно чистоплотно, когда некоторые филоны в это самое время отсиживаются в теплых квартирках, будто тыловые крысы. Конечно, Пальмире, в отличие от него, Леонтия, никакая беда у питекантропов не грозила, для нее это была действительно всего-навсего хлопотная, лишняя прогулка, жалко только потерянного зря времени. А может и не зря, – она определенно намекнула своему напарнику, чтобы поутих и подобрел, Леонтий им еще ого-го как может пригодиться. Вот разве сам Леонтий, хотел ли он пригодиться филону и фее, в чем вопрос!