Абсолютная Энциклопедия. Том 2 - [35]

Хэл замолчал, так и не закончив своей мысли.

— Что странно? — услышал он ее вопрос. Он уставился в стакан, в котором плескалась темная, озаренная огнем жидкость, и снова стал перекатывать его между ладонями. Затем поднял глаза на Аманду.

— Те, кто должен понимать, что происходит, — люди, которые могли бы что-то сделать, — отказываются это понимать. В отличие от тех, кто ничего не может сделать. Но чувствует это, как животные чувствуют приближение урагана.

— Ты сам тоже это чувствуешь, так ведь? — Глаза Аманды, ставшие еще более темными при свете камина, внимательно смотрели на него, вызывая на откровенность. И он продолжил:

— Конечно. Я как раз из тех, кто вовлечен в этот водоворот. Мне предстоит встретиться лицом к лицу с настоящим и грядущим.

— Тогда расскажи мне, что же происходит? — спокойно спросила Аманда. — И что должно произойти?

Крепко сжав между ладонями стакан с виски, он перевел взгляд на пламя в камине.

— Мы движемся к последней битве, — начал Хэл. — Вот что нас ждет. Но это не будет битвой в буквальном значении этого слова, и в зависимости от того, как пойдет развитие процесса, раса либо погибнет, либо будет процветать и дальше. Я знаю, это звучит слишком невероятно, чтобы в это можно было поверить. Но мы сами на протяжении столетий создавали эту ситуацию. Однако те, кто в состоянии осознать, как же это могло произойти, ни за что не желают взглянуть правде в глаза. Я и сам не сразу понял это, пока не столкнулся с ней нос к носу. Но если оглянуться назад и посмотреть, что же происходило только в эти последние двадцать или тридцать стандартных лет, мы повсюду найдем доказательства. Появление Иных...

Хэл говорил почти наперекор себе. Слова вырвались из него, словно спущенные с цепи псы, и он понял, что рассказывает ей обо всем, что осознал в камере на Гармонии.

Аманда сидела тихо, лишь время от времени задавая краткие вопросы, молча наблюдая за ним. Он почувствовал огромное облегчение, что наконец-то хоть немного сбросил с себя груз понимания ситуации, грозивший раздавить его своей тяжестью. Сначала он собирался обрисовать ей ситуацию лишь в общих чертах, но она слушала его с таким вниманием, что он изменил свое намерение и перешел к подробному рассказу о людях и вещах, приведших его к осознанию всей проблемы в целом. Хэл попал в тенеты ее внимания и слышал свой собственный голос, который говорил и говорил, словно жил отдельной, независимой от него жизнью.

И опять в голове мелькнула мысль, что, может быть, все дело в дорсайском виски. Но он снова отмел ее прочь. Уже в первый год своей жизни на Коби Хэл он понял, что алкоголь действует на него не так, как на других. В результате, когда шахтеры напивались до полного бесчувствия и потом отключались, он оставался бодрствующим. Правда, им овладевало беспокойство, причем настолько сильное, что он отправлялся в длительные одинокие прогулки по бесконечным каменным коридорам. С каждым глотком виски его сознание все глубже и глубже уходило в себя, пока наконец он не оставался один на один с собою, погруженный в печаль и одиночество, которые заставляли его бежать прочь от этих бесчувственных тел, вперед по бесконечным коридорам.

Однако сейчас все было по-другому, его ощущения были прямо противоположны одиночеству. К тому же количество выпитого им тоже было невелико, если мерить его по собственным меркам и на основании собственного опыта.

Хэл осознал, что рассказывает Аманде о Сыне Божьем и о том, какое значение оказала его смерть на его собственное понимание всей концепции.

— ...Когда я впервые встретил его, мне показалось, что это второй Обедайя, — я ведь рассказывал тебе о двух других моих воспитателях, не так ли? Но чем больше я узнавал его, тем все менее интересным для меня он становился. Обычный фанатик, не способный ни сострадать, ни чувствовать, не интересующийся ничем, кроме догм своей религии. Но он был единственным, кто громко заявил о своем несогласии, когда местные жители потребовали, чтобы отряд отослал меня. И тогда впервые я начал постигать его роль в этом мире. Она была сложнее, гораздо сложнее, чем я первоначально думал.

Свет в гостиной вдруг мигнул.

— «Вечерний звон»[2], — чуть слышно проговорила Аманда. — Сегодня нам приходится экономить энергию, отдавая ее тем, кому она нужнее.

Она встала и снова подошла к камину — зажечь остатки двух больших свечей, стоявших в высоких подсвечниках по обе стороны камина. Сами свечи, похоже, были сделаны из каких-то прессованных серовато-зеленых воскообразных семян. Встроенное освещение начало постепенно гаснуть. Из углов комнаты стала наползать темнота, и вскоре Хэл и Аманда оказались в маленьком кругу света, поддерживаемого лишь свечами и камином. Его ноздрей коснулся слабый запах сосны.

Аманда вернулась в свое кресло. Даже на таком близком расстоянии он едва мог различить ее; в темноте ее одежда сливалась с обивкой, а бледное дружелюбное лицо, казалось, парило во мраке, наблюдая за ним.

Хэл продолжал говорить и вдруг понял, что, рассказывая ей о людях, которых он встречал на своем пути, как-то незаметно перешел на рассказ о самом себе. Какой-то крошечный звоночек внутри него пытался его образумить, но то, что подталкивало его на эту исповедь, было сильнее. Наконец в заключение он дошел до своей ранней юности и тех переживаний, которые испытывал в то время.