Абхазские сказки и легенды - [78]

В Черкезистане такие джинджики ночью ходили по аулам и пили человеческую кровь. Люди, подвергшиеся нападению джинджиков, сами становились джинджиками. Но у черкесов были лекари, умевшие совладать с этой напастью, вылечивать раненых и даже обезвреживать мертвецов. Они лечили за деньги. Семья, в которой был покойник, платила им, чтобы врачи сопровождали людей, ставших джинджиками. Когда замечали, что на могиле не сходилась земля, понимали, что ночью джинджик встал из могилы и пошел пить человеческую кровь. Поспешно собравшись, поселяне вскрывали могилу и обнаруживали, что джинджик лежит с налитыми кровью глазами и вымазанным ртом. Его вынимали из могилы и протыкали ему пупок ежевичным колом. По воле Аллаха он тотчас умирал. И тот, кого он умертвил, воскрешал и спасался.

Трудно подстеречь, когда иной джинджик выходит на свою охоту, но стоит ему подстеречь дурака или ребенка без присмотра старших, или <человека> решившего искупаться в реке совершенно обнажившись, он накидывается на жертву и пьет кровь, вцепившись ему в ухо. И человек этот начинает таять на глазах, сраженный недугом. Если он признается, что джинджик выпил его кровь из уха, его родичи ищут лекарей и платят им. И лекари объявляют розыски по аулам, находят <виновника> и сажают его на цепь. Ничто другое его удержать не может. Вскоре обнаруживается, что пленник — джинджик. И если он наконец признался, что этому человеку вред нанес именно он, и показал кровь жертвы у себя за ухом, лекари выведывают у него все. И он признается, что сделал это для того, чтобы воскреснуть, убежать из родового кладбища и принять участие в воздушном бою. И тогда, с согласия всего народа, его убивают, проколов ему пупок ежевичным колом. И его кровью протирают глаза и лицо пострадавшего. Тот исцеляется, а джинджика сжигают на костре. Черкесы верят, что его тело не истлеет в могиле.

По книге Омара Бююка «Абхазская мифология — древнейшая ли?». Стамбул, 1975.

Перевел с турецкого Д. Зантария.

Ф. Ф. Торнау Охота за зубрами в горах Кавказа

В истории зубра весьма часто были упоминаемы, и справедливо, его изящная красота и его вымирание или исчезновение в историческое время.

В самом деле, зубр не только красивее всех животных, обитающих ныне в Европе, но не уступает даже в этом отношении жирафу, великорослому оленю и великорослой лоси, жившим в Европе в доисторическую эпоху. Изящная форма вола, курчавая голова и грива, кофейный цвет, при значительном росте, живых огненных глазах и чрезвычайной силе и быстроте движений, дают зубру почти баснословную красоту.

Справедливо и то, что зубр вырождается на памяти человека и в этом отношении заслуживает особенного изучения. Еще в историческое время он больше водился в Германии, Польше и в северной Греции: еще до Французской кампании считали в Беловежской пуще за тысячу голов зубров, а ныне не досчитываются и до двух третей того числа. И нет сомнений, что зубр исчезнет совершенно и что о нем, если б не упоминали современные летописи, потомки наши стали бы говорить в том же самом смысле, в каком мы говорим о первозданных (допотопных) животных.

В 1835 году, на исходе июня месяца, я спустился с высоты снегового хребта Кавказского в ущелье Большого Зеленчуга, называемого горцами Энджик-су. Со мною было шесть человек абхазцев: Микан Соломон, Измаил, Хатхуа, Шакрыл Муты и Кобзеч, да Медовеевец из селения Псоу или Псхо, по имени Омар. Каждый из пяти имел свое особенное назначение в составе нашего путевого общества и отличался каким-либо достоинством, малозначащим в глазах европейского человека, но стоящим всякого уважения в горах и дающим право на известность между черкесами.

Микан Соломон, абхазский дворянин и хаджи, был моим главным проводником, т. е. заведовал всем поездом и отвечал за мою безопасность: лета, уважение, оказываемое ему как Хаджию, опытность, приобретенная в частых поездках из Абхазии на северную сторону гор, родство и связи с некоторыми значительными лицами Абазинских обществ, населяющих внутренность западной части Кавказа, доставляли ему возможность исполнять надлежащим образом возложенную на него обязанность.

Шакрыл Муты, абхазский ашнахмуа (название, принадлежащее владетельским телохранителям и поставляемое несколько ниже дворянского), служил мне оруженосцем и заботился о моей лошади. Кобзеч, говоривший по-русски, хотя и весьма дурно, исправлял должность переводчика. Измаил, слуга Микан Соломона, заведовал съестными припасами и готовил кушанье; это ему не стоило больших трудов, потому что наши запасы состояли только из проса, кислого молока и мяса одного барана, убитого при отправлении в дорогу. Два раза в день, поутру и вечером, ему доставалось изжарить кусок баранины и сварить крутую кашу из проса, заменявшую хлеб у кавказских горцев.

Остается сказать несколько слов о Хатхуа и о Медовеевце Омаре: эти два человека хотя и невысокого звания, но по знанию местности в горах и по личным качествам составляли главную основу нашего общества и во всех поселяли уверенность в успешное совершение путешествия. Хатхуа, семидесятилетний старик, высокий, худощавый, бодрый и сильный, несмотря на преклонные лета, считался одним из лучших ходоков Абхазии, где есть известные пешеходы, не уступающие ни в скорости, ни в выдержке хорошей шагистой лошади. Он поседел в охоте на диких зверей, по скалам и по снегам Кавказских гор, близ источников Кодора, Бзыба, Зеленчугов, Урупа и Лабы, и в воровстве у горцев, живущих смежно с Абхазией. Его появление на северной покатости гор, в Башылбае, Таме, Кызылбеке или другом каком-либо Абазинском селении, в котором он пользовался гостеприимством, всегда предшествовало значительной пропаже в соседних аулах.