Аберистуит, любовь моя - [4]
– Давайте наминайте – сразу легче станет.
– Так в чем же тогда соль, Сослан?
– Почем мне знать?
– А вы никогда не задумываетесь о всяком-разном?
– О каком таком всяком? – настороженно спросил он.
– Ой, я не знаю. О том, что это все значит. О городе. О том, что творится…
Он со свистом втянул в себя воздух – его начинало тревожить направление разговора. Я не умел найти нужных слов.
– О всякой там морали, Соспан, понимаете! О добре и зле, о том, какую роль в этом играете вы. Об ощущении, что если ничего не сделаете или сделаете мало, то вы… э… станете… ну, что ли, соучастником чего-то…
– Нет у меня времени на такие раздумья, – ответил он с ноткой раздражения. – Я просто вываливаю перед публикой свои сотни и тысячи, а философствуют пускай пьяницы.
Он явно упустил мою мысль. Или я завел разговор, который мог нарушить протокол. Люди приходили сюда, чтобы укрыться от забот, а не для того, чтобы их пережевывать. Приходили за ванильным билетом обратно в тот мир, где боль – только ссадина на коленке, а мамина заботливая рука всегда рядом.
Я вхлюпнул в себя мороженое, затем повернулся и, опершись спиной о прилавок, стал смотреть на море. Его поверхность сверкала, как дребезги разбитого зеркала. Намечалось пекло.
– Эванса-Башмака последнее время часто видите? – спросил я небрежно.
– Не вижу. И не рвусь увидать.
– Я слышал, он смылся.
– Неужто? Вряд ли многие об этом пожалеют.
– Ничего об этом не слыхали?
Он почесал подбородок – пантомима «Пытаюсь вспомнить».
– Что-то не припомню.
Я выложил на прилавок полновесные пятьдесят пенсов, и он прикарманил их с невозмутимостью, достигаемой годами тренировок.
– Сам я ничего не слыхал, но, говорят, в салоне бинго есть девчушка, которая в курсе.
Я кивнул и пошел прочь, зашвырнув недоеденное мороженое в мусорный бак.
Перекрученная арматура аберистуитского Пирса торчит над водами залива Кардиган, как скелет указующего перста. Во блаженное время оно здесь был ярко раскрашенный бульвар с беседками и балаганчиками, где тогдашние леди и джентльмены наслаждались целительным благорастворением морского воздуха. Кисейные зонтики игриво покачивались, усы фабрились, и корабли до Шанхая, Гонолулу, Папеэте и Фриско, швартовались в конце мола. Но налетели горькие годы – и величие постепенно пропало. Все корабли превратились в садовые сараи, а Пирс, заглохший и культяпый, стал казаться мостом в Землю Обетованную, недостроенным по недостатку средств.
Я прошел подарку, сверкающую разноцветными огоньками, миновав сторожа – заросшего паутиной пса Королевского общества предупреждения жестокого обращения с животными. Он встретил меня остекленевшим взглядом и ошалелым выражением на фибергласовой морде, и я походя потрепал его по холке. Внутри царил бедлам: сверкающий лабиринт автоматов, перед которыми мальчишки-прогульщики жевали жвачку, как коровы на предзакатном солнцепеке, вперяясь в разрисованные фруктами барабаны с сосредоточенностью шахматных гроссмейстеров. Рядом сутулились кисломордые девчонки, насурьмившие глаза, что твои рабыни из древнеегипетских гробниц. Я быстро прошел по залу и через дверь из трепетливых пластиковых ленточек попал в Бинголандию. Те же самые девчонки спустя эдак полвека вполне могли очутиться здесь в помойного цвета плащах – и пучить глаза в электрически светящиеся экраны. Каждая выискивала в глубинах кинескопной трубки цепочку номеров, которая отворила бы застекленный шкаф с призами. Тряпичные гоблины на чайник, корзины для пикников, наборы винных бокалов или – для тех, кто твердокаменно нацелился копить купоны, – кольт сорок пятого калибра и ковбойская шляпа Роя Роджерса.[7] Любая строчка, заполненная целиком, сверху вниз, слева направо или же по диагонали.
На дальнем конце зала, у окна, глядящего на океанскую пустыню, сидела та, кто была не похожа на других игроков. Курносая, сплошь конопатая блондинка в школьной форме с прической перьями и шоколадным контуром вокруг губ, она выглядела лет на пятнадцать-шестнадцать. Хоть она и передвигала пластиковые заслонки по своему экрану, денег, однако, не ставила. Без фоновой подсветки цифр было не разглядеть, но, похоже, ей это было и не нужно. Я подошел к ней. Она коротко глянула в мою сторону и снова переключила внимание на игру.
– Может, стоило бы сделать ставку?
Она ответила механически, не отрывая глаз от экрана:
– А толку? На этом автомате выигрыша не будет еще пятьдесят партий. Вон там тетка в синей косынке – она сейчас выиграет.
Я нашел глазами вышеозначенную леди. Судя по виду, фортуна ее не баловала.
– Она бы, наверное, отвалила кучу денег за такие сведения.
– Уже отвалила. Думаешь, чего она там сидит?
– Как ты вычислила?
– У меня система.
– А.
– Хочешь поучаствовать?
– Нет, спасибо. Не верю я в системы.
Она пожала плечами:
– Хозяин – барин.
– Сколько тебе лет?
– Хватает.
Тетка в синей косынке закричала:
– Бинго!
Отвисли двадцать челюстей, и двадцать мятных таблеток упали на нижние мосты, будто мексиканский расстрельный взвод передернул затворы. Ведущий подошел к тетке и стал проверять цифры; остальные, затаив дыхание, вперили в нее ненавистливые слезящиеся глаза. Все молились, чтобы не сошлись цифры или дама оказалась одной из тех психованных, которые забредают с улицы и выкрикивают что попало. Ведущий подтвердил – никакой ошибки, и все разом залопотали. Тетка завизжала от счастья, единым щелчком распахнулись двадцать ридикюлей, и игроки принялись нашаривать очередные монетки.
