Абджед, хевез, хютти... - [49]

Сергей и белогвардеец бросились к ней на помощь. Борис корчился на земле в тихом нервном припадке…

В эту ночь умер под развалинами Джонни Уикли, бывший субалтерн-офицер английского воздушного флота. Джелал остался жив и каким-то чудом не очень искалечен. Когда их извлекли из-под камней, уже светало, а в лощинах остро и звонко пели птицы. Броунинг не скрываясь заплакал. Никто не спрашивал ни о чем друг друга, только Галина и окровавленный Джелал молча взялись за руки и прислонились к стене медресе.

Арт заговорил чужим и словно каким-то пробным голосом: «Что страшнее всего, друзья, в землетрясении? Мы привыкли видеть, что никогда ни одна стихия не бушует сама собой: она бушует по вине другой стихии — например, море от ветра. Так мы видим. А в землетрясении кажется, будто все происходит само собой… именно… само собой…»

Сергей побоялся ответить ему. Александр Тимофеевич, весь опустившийся и старый, подсел к Борису и шепнул ему на ухо:

— Сироты мы! Формула наша погибла.

Борис встал, подошел к телу Джонни и заплакал.

Глава двадцать седьмая ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕХОД

Для могилы Джонни нашли место, похожее на Англию оттенком почвы и двумя молодыми корявыми деревцами: если не наклоняться или вовсе лежать, из-за листвы не было видно страшных снежных гор.

С противоположной стороны горы мягко понижались, а с двух остальных… «Но не станет же мальчик ворочаться», — с печальной улыбкой утешил себя и Галину Арт.

Нужно было продолжать путь на юг. Но чем дальше позади оставалась смерть, тем больше грустил Борис, крепко соединявший в своем воображении гибель друга с беспомощными глазами, гибель выгодной и славной формулы и гибель своей совести. Ее беспричинные, в смысле смерти Уикли, угрызения имели, правда, чисто поэтический характер.

У Джелала все больше и больше разбаливалась от ходьбы нога, но ввиду того, что на ней не было раны, а только глубокий ушиб, и заражение крови Джелалу не грозило, все относились к его геройским гримасам с дружеским поощрением.

Этот последний переход был самым длинным, суток на пять. Еще далеко от конца его у экспедиции не осталось уже ни одного камешка концентрированной пищи кочевников; но сейчас голод уже не действовал так сильно, как во время первых блужданий в горных трущобах после плена у басмачей. Всяк возмужал по-своему.

Сергей стал суровей и самоуверенней; ни он, ни Броунинг ни на минуту не забывали, что несут на себе драгоценный подарок стране Советов. Галина неотрывно прислушивалась к закипавшей внутри ее новой человеческой-жизни. Джелал выучился всем революционным песням у Сергея, — а Уикли умер.

На этом же тяжком болотистом пути Арт Броунинг вспомнил о зеленой нефритовой фигурке:

— Пропала, и безнадежно. Никаких гвоздей для науки.

— Зато мы получили свободу, — отозвался Сергей, остановившись на краю трясины.

Арт ухватился за ствол черного прогнившего деревца.

— Только сама жизнь может так нелепо выворачиваться из сложных положений, — продолжал он, — литература — нет. Товарищ Борис, ведь вы бы никогда не устроили такого конца, как у нефритовой фигурки?

— Конечно, нет. Что вы! — обиделся Козодоевский, и Галина почему-то пожалела его.

Сгорая от напряжения, путешественники шли с короткими отдыхами и днем и ночью.

На одном из рассветов они достигли какой-то шумной и быстро несущейся воды. К этому часу уже успела зайти ослепительная молодая луна. Кругом толпились горы, гремели эхо и, казалось, бушевали бесплодные скалы. Переплыть реку было невозможно, да и никто не знал к тому же, надо ли ее переплывать.

— Я хочу спать, — сказала Галина и легла на холодную землю. Постепенно ее примеру последовали все.

«Как хорошо, что мы не можем уже мыслить», — подумал Сергей, закрывая глаза, и тотчас же широко распахнул их снова от нестерпимой радостной догадки. От усталости ему показалось даже, что эта не терпящая возражений мысль вползла через левое ухо, повернутое к земле.

— Это река Аму-Дарья!

Делиться этим открытием с кем-либо было нельзя, чтобы не отнять у товарищей последней энергии, если надежда окажется напрасной. Кое-как справившись со своим беспокойным счастьем, он отвернулся лицом к скале.

Диким пасмурным утром, когда грозила обвалом серебро-свинцовая руда низких облаков, по горной дороге на низкорослых лошадях проезжали два всадника. За плечами у них были винтовки, а на головах суконные шлемы с красной звездой во лбу. Они молча держали путь на восток.

Завидев группу спящих людей, очевидно, по костюму — кочевников, они удивились отсутствию баранов или верблюдов, но проехали бы мимо, если бы младший не заметил, что один из кочевников лежит на самом скате скалы. Красноармеец слез с лошади, с укором поглядел на Аму-Дарью, покачал головой, не спеша подошел к спящему и тихо оттащил его в сторону.

Арт Броунинг проснулся.

— Сережа? — спросил он, но испугался, что бредит: над ним склонялось незнакомое лицо.

— Ты чего? — красноармеец даже не понял сначала русского слова, потом сразу опешил и окликнул другого. Тот подъехал на своей коротышке-коняке. Путешественники все, кроме Арта, продолжали крепко и мучительно спать.

— Ты — товарищ? — не верил своим глазам Броунинг.