А жизнь продолжается - [12]

Мужчины, хотя про себя и посмеивались, сохраняли, однако же, серьезные мины.

— Так вы его и не добрили?

— Добрил, пополудни, когда немного очухался.

Пастор:

— Но что вы, собственно, хотели этим… я не понимаю…

— Это был человек! — сказал доктор.

Пастор подумал и сказал:

— Нет, это был не человек. Это были останки человека, труп.

Начальнику телеграфа нужно было заступать на дежурство, и он откланялся. Весь вечер он молчал как рыба, знай курил себе и благодушествовал. Он был книгочеем, а поскольку в гостиной не оказалось ни одной книги, говорить ему было не о чем. Жена его, впрочем, осталась.

Переменили рюмки и подали токайское. Токайское! Но гости и не думали приходить в восторг. Разумеется, это было редкое, привозное вино, только оно никому не понравилось.

— Ваше здоровье, фру Хаген, — произнес Гордон Тидеманн. — Я полагаю, это вино вам знакомо?

— Я пила его в Вене, — ответила фру почтмейстерша.

— Ну конечно же. В Австрии и Венгрии после обеда принято пить токайское, а в Англии — портвейн.

— А в Норвегии — виски с содовой, — вставил аптекарь и выпил, не дожидаясь других.

Общий смех:

— Да, в Норвегии предпочитают виски с содовой!

Кое-кто из гостей пригубливает.

— А Франция, что пьют во Франции?

— Шампанское. По-прежнему шампанское.

— Никогда еще не пробовал этого вина, — говорит пастор и читает по складам надпись на этикетке: — «Токай-Жадай». Необычный вкус, — добавил он, причмокнув губами.

Поскольку токайское осталось почти не тронутым, фру Юлия распорядилась подать шампанское и фрукты — виноград, яблоки, фиги. Ну надо же! — должно быть, пронеслось в голове у собравшихся, и хозяин дома почувствовал наконец, что они хотя и в слабой степени, но ошеломлены. Только это быстро прошло, и званый обед как был скучным, так скучно и заканчивался. Никогда он больше не станет их приглашать! Никогда!

Судья то и дело посматривал на часы, но, поскольку хозяева не выказывали усталости, он медлил с уходом. Фру Юлия попросила привести и показала детей, еще одна маленькая интермедия, восхищенные восклицания, воркованье, сюсюканье, но в гостиной сильно надымили сигарами, и малыши закашлялись. Приводила детей и увела обратно старая хозяйка, она уже успела оправиться, посвежела и улыбалась.

— Как же это у вас нет детей? — спрашивает адвоката аптекарь.

— Дети? А на что я их прокормлю?

— Ах вы бедняга!

Судья снова глядит на часы и решительно поднимается. Фру Юлия перехватывает его на полдороге.

— Ну куда вам торопиться? — уговаривает она. — С вами так уютно.

— Дорогая фру Юлия, мне и в самом деле уже пора.

Гости встают, прощаются за руку и долго благодарят.

Аптекарь верен себе до последнего:

— Странный народ, уходить с такого пиршества! Адвокат, взгляните только на эту бутылку с шампанским, она погибает во льду, и никто не протянет ей руку помощи.

Гордон Тидеманн не вытерпел:

— Не будем их удерживать, Юлия. Поблагодарим гостей за то, что они были столь любезны и заглянули к нам.

Возразить на это было нечего. Не падать же на колени.

Проводив гостей, он сказал жене:

— Напрасно я все это затеял, больше я такой ошибки не повторю. Ты когда-нибудь видела подобных людей?!

Фру Юлия:

— Гордон, перестань!

— Вечно ты всех оправдываешь.

— Разумеется, вечер им запомнится, — сказала она.

— Ты думаешь? Но они вели себя так, будто им это не впервой.

— Не могли же они высказываться при нас.

— Вот именно, хоть бы кто-нибудь что сказал. Черт побери, да их невозможно было ничем пронять! Даже токайским!

По мнению фру Юлии, общество подобралось замечательное, вечер прошел весело и гости остались довольны. Аптекарь был в ударе и прямо-таки блистал, фру почтмейстерша — сплошное очарование.

— Так ведь она тоже как-никак повидала свет, — сказал Гордон Тидеманн. — Ну а остальные? Нет, больше мы такой ошибки не повторим. Верно, Юлия? На черта нам это нужно!

IV

Пришла осень, пришла зима. А зима — время гиблое, снег, стужа, короткие дни, темень. Обитатели маленьких усадеб и стоявших на отшибе домишек проложили друг к другу в снежных сугробах тропки, и случалось, тропками этими брел человек. Вот как нынешним ясным вечером, когда хозяйка Рутена отправилась на соседний двор позаимствовать юбку.

Ну да, мужчины все еще были на Лофотенах, и Карел тоже, и все заботы о детях и скотине легли на его жену, ей нужно было продержаться до Пасхи, а там через три недели рыбаки вернутся домой. Это было тяжелое для нее время, и подспорьем ей служили одно лишь великое терпение и полная беспритязательность.

Когда-то она была девушкой по имени Георгина, а проще — Гина, такая же бедная, как и теперь, и не слишком казистая, но молодая, сильная и работящая, а пела она как, у нее был редкостной красоты альт. Сейчас ее называют Гина из Рутена. И прежде птица невысокого полета, она впала не в большую бедность, чем остальные, просто постарела, нарожала кучу детей, ей стукнуло уже сорок. Но что с того! Она была к этому привычна и лучшей доли не знала. Это еще не край, вовсе нет, они с мужем и детьми далеко не загадывали и вытягивали-таки, у них был маленький участок земли и скотина в хлеву, хотя, по правде, все это им уже не принадлежало. И если муж мастерски напевал мелодии и даже прославился тем, что однажды сочинил вальс, то жена ему нисколько не уступала: ну кто мог сравниться с Гиной, когда вечерами она поднималась на вершину горы и принималась скликать стадо, пасшееся на выгоне. До того благозвучно, а ведь это был всего-навсего клич, созывающий скотину домой, своего рода молитва к ней, вознесенная бархатистым голосом. И в церкви Гина по-прежнему пела, как никто другой, и сидевшие рядом с ней умолкали. Голос ей дан был от Бога, который мог позволить себе расточительство.