А жизнь продолжается - [11]

Почтмейстерша Хаген села за маленькое причудливое фортепьяно, купленное Гордоном Тидеманном за границей и отправленное домой вместе с прочими древностями. Он имел обыкновение извиняться за свой инструмент — «правда, и Моцарту приходилось не лучше». Фру Хаген была крошечным светловолосым созданием, худенькая, немного курносая, ей было около тридцати. Она страдала близорукостью и когда смотрела на кого-нибудь, то запрокидывала голову и сощуривала глаза. Она с чувством сыграла две-три пьесы, ее попросили сыграть еще, что она и сделала, а напоследок исполнила менуэт.

Гордон Тидеманн:

— Вы ухитряетесь извлекать из этой музыкальной шкатулки куда больше звуков, чем в ней есть.

— Эта музыкальная шкатулка меня вполне устраивает, — ответила, вставая из-за фортепьяно, фру Хаген. — К тому же она такая красивая: посмотрите только на эту лиру, на инкрустации!

— Я слышал, вы учились в Берлине?

— Да, очень непродолжительно.

— Довольно долго, — поправляет ее муж, почтмейстер.

— Но никаких вершин я не достигла.

— Еще как достигли! — заключает со своего места аптекарь.

— Фру Хаген преподает, у нее есть ученики, — оповестила собравшихся фру Юлия.

— Да у меня их всего несколько, — признается фру Хаген, которая все время пытается себя умалить.

Почтмейстер объясняет:

— Она начинала как певица, но потеряла голос.

— О! И он к ней так и не вернулся?

— Нет. Это произошло во время пожара. Ее успели вытащить через окно, но она простудилась.

— Ну, не такой уж и большой у меня был голос, — замечает с улыбкой фру Хаген. И, повернувшись к аптекарю, спрашивает: — Вы не захватили с собой гитару?

— Я не смею появляться с ней в вашем присутствии.

— Но я же вас уже слышала.

— Да. При обстоятельствах, кои могут мне послужить оправданием.

— Хм! — саркастически хмыкает адвокат.

— А вы, адвокат, помолчите!

— Ха-ха-ха! Никогда еще меня не лишали слова, какое бы дело ни разбиралось.

— Так-таки никогда?

— Да, я выиграл даже то дело, на которое вы намекаете.

Хольм:

— Выиграл дело! Норвежские законы позволяют зарабатывать на хлеб даже адвокатам.

Слушая их перепалку, судья добродушно посмеивается: эти двое не могут, чтобы не нападать друг на друга. В это время возвращается докторша, и он спрашивает:

— Ну что, фру Лунд, лазили ваши ребята на мачту?

— Они на рыбалке.

— Конечно, подыскали себе очередное смертельно опасное занятие! — поддевает жену доктор.

— Опасность подстерегает все стези наши, — процитировала набожная супруга адвоката.

— А вот мой муж не верит, что с мальчиками может что-то случиться, — объясняет фру Лунд.

Доктор покачивает головой:

— Да, теперь я уже не в счет, теперь для нее на всем свете одни только мальчики и существуют!

Все смеются.

— Между прочим, — говорит доктор, — если у вас зябнут ноги, значит, у вас жар и головная боль. В любом случае это смерть.

— У-у! — поежился кто-то. — Смерть!

— Да, которую все мы желаем избежать, — изрекает как некую мудрость адвокат Петтерсен. — Это так естественно.

Доктор:

— Так уж и естественно?.. У меня сейчас при смерти один девяностолетний старик, только умирать он не хочет. Выглядит страшнее некуда, но цепляется за жизнь. Лекарства, компрессы, еда. Он до того безобразный, грязный и немощный, от него ничего уже не осталось, а вот лежит же у всех на виду. Умирающий зверь, тот хотя бы прячется.

Пастор:

— Да, но человек!..

— А что в человеке такого уж и прекрасного? Ей-богу, нам лучше спрятаться. Человек просто-напросто омерзителен: длинные, толстые, неуклюжие конечности, кое-где волосы, а так кости да мясо, груда материалов, из которых природа взяла и произвольно вылепила гротескное существо. Если взглянуть объективно, какая ж тут эстетика, что в нем красивого?

— А вот фру Лунд красивая! — громогласно восклицает аптекарь Хольм.

На какой-то миг воцаряется тишина, после чего гостиная оглашается дружным смехом: «Ну вы, аптекарь, и скажете!» Сама фру Лунд не знает, куда деваться от смущения, а пасторша краснеет.

Доктор продолжает:

— Посмотрите на птицу, на обыкновенную сороку: прелестное существо, у нее такие грациозные очертания, перья отливают блеском всевозможных металлов. Или посмотрите на цветок, все равно какой: это же чудо от корня и до самого верху. Но человек?..

— Вы все это сочинили специально, чтобы блеснуть остротой своего ума, — бесстрашно заявляет пастор.

Тут снова подает голос супруга адвоката:

— Человек, сотворенный по образу Божию!

Доктор, уже более покладисто:

— Возможно, я слишком грубо выразился. Но у одра больных и умирающих я навидался такого, что, начни я рассказывать, вы бы зажали нос. Привести вам пример? Однажды мне надо было побрить покойника, а поскольку умер близкий мне человек, то я не хотел прибегать к посторонней помощи. При жизни он имел, что называется, презентабельную наружность, но сейчас он был далеко не презентабелен. Намылил я его и принялся брить, обычно он ходил гладко выбритый, так что мне предстояла большая работа. Щеки я побрил запросто, а вот участок над верхней губой пришлось буквально пропалывать, а покойник смеялся. Я не преувеличиваю, бритвенный нож то и дело застревал, и покойник смеялся, это происходило оттого, что кожа под лезвием растягивалась — и снова стягивалась. Ну, разделался я с этим местом, осталось самое трудное, горло с адамовым яблоком. Для того, кто не привык, это самое что ни на есть неудобное и неестественное положение — стоять изогнувшись да еще ни на что не облокотясь. Я, должно быть, взял и оперся на него пальцами, всего на какой-то миг, но этого было достаточно, грудная клетка опала, и покойный сделал глубокий выдох. Боже мой, какой же в лицо мне ударил смрад! В обморок я упасть не упал, просто шлепнулся на стоящий позади стул. Запах был убийственный, этакое адское зловоние трудно себе даже вообразить.