А жизнь одна... - [36]

И его узнали — фронтового повара Ильку Петрова. Но почему его облик напоминает ветеранам еще кого-то?

Все оказалось просто: бывший повар Илья Николаевич Петров стал после войны известным актером кино, а на встречу с однополчанами приехал в звании народного артиста республики.

Были тут полковники и еще один генерал — бывшие сержанты и бойцы рагулинской дивизии, был первый секретарь обкома — рядовой из взвода Николая Ивановича Крылаткина.

— Никогда б не подумал, что довелось командовать таким большим партийным начальством, — с некоторым смущением обнимая располневшего, с благородной сединой в курчавившихся темных волосах и со значком депутата Верховного Совета СССР на лацкане пиджака бывшего рядового Петра Петровича Серегина, Николай Иванович за шуткой пытался спрятать это свое смущение.

Но Серегин, несмотря на свое столь солидное теперешнее положение, стиснул ротного так радостно и сердечно, что все однополчане одобрительно разулыбались. «Петрушу в квадрате», как в шутку звали тогда ладного и в общем-то довольно находчивого, смелого солдата, узнали и приняли. Только над дедом моим посмеивались:

— Капитан, вспомни, сколько нарядов вне очереди удружил тогда Петру Петровичу!..

Радость и слезы, расспросы и разговоры — им не было конца. К сожалению, никто из однополчан ничего не знал о Васе Щепкине, хотя многие хорошо его помнили.

Следующая встреча состоялась через два года, она тоже стала светлой и радостной, хотя под табличками полков народу заметно поубавилось. И с каждым новым свиданием становилось их все меньше и меньше — столь близких, столь дорогих сердцу Николая Ивановича ветеранов-однополчан.

Последний раз дед ездил в бывший восточно-прусский городок, ставший районным центром Калининградской области, весной — было решено отметить вместе очередную годовщину Победы. Однополчан собралось совсем немного, да и сам генерал Рагулин был уже безнадежно болен, однако на встречу приехал, бодрился перед бывшими своими бойцами и офицерами, первым затянул:

Этот день Победы порохом пропах,

День Победы…

И неожиданно задохнулся беззвучным плачем, с трудом, почти шепотом произнес:

Пол-Европы прошагали, пол-Земли,

Этот день мы приближали, как могли.

День Победы…

Что он думал или что вспоминал в тот момент, никто сказать не мог бы, но слезы заблестели на глазах у всех. Слезы старых солдат…

7.

Не знаю, как долго ходил я от стены к стене по комнате, вспоминая яркие рассказы деда о тяжелых боях в Восточной Пруссии, о рагулинской дивизии, о том последнем Дне Победы, что встретили престарелые рагулинцы вместе со своим комдивом. Машинально остановился возле полки с видеокассетами, даже поставил что-то, не выбирая, и включил телевизор. И невольно вздрогнул, когда на экране вдруг заполыхало Знамя Победы, а дедову комнату словно взорвал мощный шквал маршевой музыки и аплодисментов. Это праздновался юбилей Ленинского комсомола, и в зал торжественного заседания впереди строя молодых воинов знаменосцы-фронтовики вносили священную реликвию Отечества.

По армейской привычке я чуть было не взял под козырек — словно сам находился в том кремлевском зале. Пришли на память стихи, которые несколько лет назад в День Победы наш дед прочел вместо тоста:

Мы с тобой во всем единоверцы,

Потому судьбой с тобою слит.

Не пойму, мое ли бьется сердце,

Иль твое — огромное — стучит.

Николай Иванович имел право говорить так от собственного имени. Понятие Родины, Отечества для него всегда наполнялось особым содержанием, будто и дух, и кровь, и сила отчей земли пронизывали каждую клеточку его организма, и он нес в себе эту удивительную неотделимость, кровную слиянность с прекрасной, героической частью планеты, где живет такой великий и мужественный народ. А он, его друзья-однополчане, ветераны Великой Отечественной достойно олицетворяли свою Родину и свой народ.

Знамя Победы было для них как бы бессмертным символом их молодости, их судьбы.

Последней заботой Николая Ивановича осталось незавершенное дело Сибиряка — Андрея Ильича Касаткина. Последний разговор со мною — о нем, об ответе райвоенкома из Сибири.

— Понимаешь, ведь живут где-то там его жена и дочь, внуки, наверное, появились, и почти полвека уже с болью в сердце думают, гадают, а то и плачут от этой глухой неизвестности — «без вести пропал»… Семьям погибших на войне — забота и уважение, льготы разные, а им — ничего, ведь никто не знает, что стало с их отцом и дедом. А он погиб в бою, погиб геройски!..

В прищуренных печально глазах деда стояли слезы. Я даже отвернулся, чтоб не видеть их. И пожалел, что недостаточно энергично помогал деду в его святом поиске. А ведь куда только он не писал!..

…Я опять сел за письменный стол, придвинув к себе крупноформатный альбом с красной тисненой обложкой — в нем теперь оставалось много фотографий рагулинцев — и групповых, и отдельно снятых ветеранов дивизии, целый десяток снимков был сделан на полуострове Лосином, на пляжах, в лесу, на даче Тимофея Дмитриевича Плушина. Из задумчивости меня вывел звонок в передней, я пошел открывать. Впрочем, меня уже опередил отец — впустил незнакомых людей, пришедших, видимо, выразить свое соболезнование.