А жизнь одна... - [18]

Увы, пропал след Ани Кругликовой — собиралась ведь тоже идти на фронт, — и по сей день не удалось разыскать фанерный чемодан с «Изумрудным кольцом» и бесценными письмами Елены Ширман.

…Из всех «юнианцев» какое-то время поддерживала со мной переписку только Ляля Яненко. Эвакуированная с семьей из Киева куда-то под Астрахань, весной 1942 года она прислала мне последнюю весточку об Елене Михайловне: кто-то из знакомых сказал, что в ростовской газете «Молот» видели ее стихи…

Страшное, тяжелое для нашего народа время было — год сорок второй. Отброшенные зимою от Москвы, фашистские орды рвались теперь к Нижней Волге и в Закавказье, держали в кольце блокады Ленинград, строили новые планы захвата советской столицы.

Нашу 29-ю танковую бригаду после напряженных боев между Новгородом и Чудовом, на плацдарме западнее реки Волхов, осенью того года перебросили в район Синявина, где была предпринята еще одна попытка прорвать блокаду Ленинграда. Блокады тогда не прорвали, но готовившийся врагом новый штурм города на Неве был сорван.

В последнем бою «тридцатьчетверку» под номером 407, на которой я служил стрелком-пулеметчиком, тяжело покалечило двумя немецкими снарядами и термитной болванкой. Возле машины погиб механик-водитель, а башенного стрелка Лешу Попова ранило осколками мины, когда мы ползли с ним к своей подбитой машине. К вечеру немцы захлопнули «мешок» с остатками советских частей, сражавшихся под Синявином, и нам на нескольких покалеченных и кое-как подремонтированных танках пришлось ночью с боем прорываться из окружения. Но Лешу успели эвакуировать раньше, а обо мне, видимо, кто-то сказал, что я убит в бою. И моей матери и Ляле Яненко по положенной форме послали «похоронную».

Обычная для того времени история.

Долго я не знал о судьбе Елены Ширман. Из редакции «Пионерской правды» 6 сентября 1945 года на мой запрос ответили коротко:

«Сообщить Вам о тов. Ширман, к сожалению, ничего не можем».

Много лет я ждал чуда — вот открою однажды свежую газету или журнал и увижу новые стихи за подписью Елены Михайловны.

Нет, чуда не произошло. Когда в послевоенных газетах и журналах появлялись стихи Елены Ширман, это были стихи двадцатилетней давности.

В предисловии к подборке писем Лены к Ляле Яненко, опубликованных «Комсомольской правдой», была ссылка на готовившийся к выходу девятый номер журнала «Знамя». А в «Знамени», в большом очерке Т. Комаровой, называлось место работы Ляли Яненко! Туда и отправил я письмо.

Так из бывших «юнианцев» первой нашлась Янка-киевлянка — Елена Алексеевна Яненко, коммунист, бывший комсомольский работник. Телеграмма ее пришла в Таллин:

«Брат нашелся через двадцать лет, обнимаю, целую, смеюсь, плачу — Янка».

А потом письмо с рассказом о нашей общей наставнице, о ее трагической гибели.

В те же дни я узнал, что совсем рядом, в Ленинграде, проживает старшая сестра Лены Ширман — Алита Михайловна Резникова. Послал ей телеграмму и вскоре получил ответное взволнованное письмо. А чуть позднее пришла бандероль на имя моей маленькой дочери Марины — новое издание сборника сказок «Изумрудное кольцо», когда-то подаренного мне самой Еленой Михайловной. Примечательно для меня то, что первой большой вещью, прочитанной моей дочуркой самостоятельно от начала до конца, была сказка из этого сборника…

В Ленинграде, в семье Алиты Михайловны, я вновь открыл для себя Елену Ширман. Я брал в руки вещи, письма, стихи, книги, принадлежавшие ей, с утра до позднего вечера слушал нескончаемые воспоминания Алиты Михайловны о разных периодах и эпизодах кипучей Лениной жизни.

— Неуемный характер у Лены был, — как бы заново оценивая деяния младшей сестры, говорила Алита Михайловна. — В юные годы в тракторной бригаде учетчицей работала — поражала всех своими выдумками и необычными поступками, в институте лучшие платья отдавала подругам, а сама довольствовалась тем, в чем была. И никогда ни на что не жаловалась. Зато не прощала подлости, шерстила зазнаек, особую нежность проявляла к детям… Кстати, я ведь помню про ту посылку, что Лена в Свердловск вам отправила — с жирами да витаминами. На почте из Москвы в то время продуктов не принимали, так она через Мишу Васильченко — ведь он служил в армии, ему было можно.

То, что я знал лично и помнил по письмам, обрастало теперь фактами и подробностями, которые с новой для меня стороны освещали силу и красоту духа Лены.

4. ЛИЦОМ К УБИЙЦЕ…

Разве можно, взъерошенной, мне истлеть,

Неуемное тело бревном уложить?

Если все мои двадцать корявых лет,

Как густые деревья, гудят — жить!

Жить! Изорваться ветрами в клочки,

Жаркими листьями наземь сыпаться,

Только бы чуять артерий толчки,

Гнуться от боли, от ярости дыбиться.

Елена Ширман. Из ранней поэмы «Невозможно»

Бывший разведчик Иван Иванович Смирнов, однополчанин и друг Валерия Марчихина, проживающий сейчас в Калининской области, говорят, назвал подвигом то, что совершила перед смертью Лена Ширман. Бесспорно, это подвиг. Но убежден, что подвигом была и вся ее жизнь, только он не бросался в глаза оттого, что был естественным проявлением ее духа, ее существа.

…7 октября 1941 года Лена писала в Свердловск, где в то время училась юная поэтесса из «страны Юнонии» Таня Дудкина: