А теперь любите меня - [23]

Что касается моих корней, я должен был признать, что я, возможно, никогда их не найду, и продолжать жить. В конце концов, у Человека это очень хорошо получается. Потому что если у меня и было Желание любви, на котором я должен был поставить крест, чтобы стать свободным, то это было Желание любви предков.

И, возможно, для Человека свобода наступает, когда он отказывается от желания быть любимым Богом.

Существует ли он? Я не знаю. Бог — это самое великое Агностическое предположение, сделанное людьми.

Бог — это Идеальное агностическое предположение: то, что невозможно доказать.

Бог существует так же, как он не существует.

Но, возможно, многие люди просто не хотят этой свободы, потому что не знают, что с ней делать. Возьмите, к примеру, Луи: что ему останется, если он откажется от своего желания быть любимым Хозяйкой? Что он сделает со своей вновь обретенной свободой?

Ну вот. Я чувствовал себя свободным.

Что я собирался делать в жизни? У меня еще оставалось время подумать.

* * *

На кухне я спросил Хозяйку, почему у бара нет названия.

— Я еще не нашла подходящего, — ответила она.

— «Отчаяние бабочки», — предложил я.

— Пф-ф-ф… — фыркнула она. — Ты действительно ненормальный, голубчик.

Я объяснил ей, что такое «Отчаяние бабочки», и сказал, что именно благодаря ему — тому, что мое отчаяние растворилось в отчаянии других, — я смог найти ответы на многие свои вопросы. И эти ответы дали мне они: Хозяйка, Луи, Марко, Сабрина, господин Анри и остальные.

И частично благодаря этим ответам мои папки не причиняли мне больше боли и я смог снова в них заглянуть.

Я рассказал Хозяйке о своих папках. Она меня выслушала.

* * *

Хозяйка сказала мне, что перед тем, как я стану полностью свободным, мне необходимо как следует проститься со старым другом. Потому что я ему должен.

После обеда Луи и Марко посадили Сабрину на плечи, и своей самой большой кисточкой она написала над входом в бар: «Отчаяние бабочки».

32

Хозяйка дала мне денег, чтобы я купил билет на поезд. Она знала, что для меня важно попрощаться именно там, на Лазурном Берегу.

Проведя ночь в поезде, я приехал на рассвете. Безоблачное небо обещало прекрасный холодный декабрьский день.

На пляже не было ни души. Я сел на прохладный песок, открыл сумку, вынул пакет чипсов с сыром и пачку шоколадного печенья.

Я набил в рот столько чипсов, сколько в него влезло, и стал их жевать. Затем я взял печенье и разделил две половинки, чтобы слизать шоколад.

Это была наша прощальная трапеза — для Тома и для меня.

Я разделся и направился к морю. Я зашел по щиколотку в воду, прохлада поднялась по моему телу, и я двинулся дальше.

Я не умел плавать и остановился там, где вода поднималась выше пояса, присел и окунулся с головой.

И там я дал всему выйти — в самом громком крике, на который был способен. Папка Франка М., папка Приемных семей, затем папка Тома, маленького мальчика, которого я выдумал, чтобы не трусить, и который получал тычки вместо меня.

Я оттолкнулся ступнями ото дна, и мое тело родилось из воды; я вдохнул свежий воздух и наполнил им легкие.

Я вышел из моря, оставив все свои папки позади. Средиземное море унесет их очень далеко.