А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1 - [318]

Для славянофилов очевидно, что культура может быть понята только из христианства. Основание этому – Ветхозаветное откровение, принятое в реальности церковной жизни. Для Хомякова, как и для Бердяева, такое принятие сопряжено с пониманием христианства как пути сопричастности Истине. Причем сопричастности не декларативной, а жизненной, т. е. требующей полного ее принятия через Причастие[1519]. Здесь в философских рассуждениях начинает работать своеобразный «онтологический аргумент» существования истины: если мы стремимся к истине, мы попадаем в поле ее притяжения независимо от того, что мы сами под истиной понимаем. Поэтому участие в жизни Церкви, прежде всего в таинстве причастия, в известном смысле гарантируют попадание в это «поле». Другое дело, что уже в рамках присутствия в этом экзистенциальном поле человек может развернуть свое существование к «линии разлома», экзистенциального разделения и раздвоения. Такова «плата» за свободу. Но свобода также – источник преображающей способности человека к экзистенциальному «повороту» от линии разлома к спасению.

С учетом сказанного выше «христианская культура» мыслится в философии свободы не в узко-этнографическом, национальном или даже континентально-историческом смысле. Христианский облик культуры сопряжен с ее сутью: это противостояние «рамок» и «ограничений», собирающих личность человека, – отсутствию рамок, размыванию границ, распаду целостности. При таком прочтении культура, конечно, явление всемирно-историческое, а не сугубо конфессиональное (хотя и связанное с конфессиональной лексикой). Причем внеконфессиональный ее путь будет являться вырождением самосознания культуры, до известных пределов не тождественный утрате самоидентификации. Ее иноконфессиональный путь предстанет также не только и не сколько «заблуждением» и «уклонением», но своеобразным «треком» исканий, в рамках которого подлинность истины соседствует с тенденциями «хаотизации» и распада, что сравнимо с аналогичными процессами в конфессиональном христианстве (с приведенными ниже оговорками). Как известно, на сегодняшний день доля всех христианских конфессий не превышает 4 % населения Земли. Конечно, нельзя поставить знак равенства между «культурной формой» христианской Европы и, допустим, азиатским буддизмом, ибо в последнем случае нет фундаментального факта признания «явленности» истины, из которого следует целый ряд особенностей отношения к ней. В частности, такая фундаментальная особенность, как каноническая принадлежность к Церкви (во всех смыслах этого явления – от мистического до организационного, исторического и даже архитектурного). Но постановка вопроса более чем «глобальна». Она указывает на необходимость поиска «рамок» внутри каждой личности, независимо от того культурно-исторического и конфессионального типа, к которому эта личность принадлежит по факту своего рождения. Здесь мы встречаемся с характерным развитием философии Хомякова в русле бердяевской экзистенциальной диалектики. Признавая, что душа от рождения христианка, русская философия тем самым указывает на всеобщность любви и стремления к лучшему, которое имеет место в любой конкретно-исторической культурной парадигме. И хотя это «лучшее» «каждый понимает по-своему», оно не сводимо к набору тех или иных исторически (или, может быть, климатически) обусловленных норм. Норма потому и модифицируется (например, от каннибализма к запрету: «Не убий!»), что ей есть куда развиваться от той культурно-исторической реальности, которая ее породила и которую она регулирует. Этика закона раскрывается через этику творчества как сложный путь человеческой культуры «обратно к Богу», к свободе и полноте.

И совершенно органичным представляется, что воспроизведенная (возможно, не без погрешностей) характеристика культуры оказывается востребованной в современной ситуации, когда тенденции распада и собирания вновь столкнулись в бесконечно долго длящемся противостоянии смысла и абсурда в рамках культурной ситуации постмодернизма, пестрящей неоязыческими апелляциями к культуре как безбожной самостийности человечества.

В русской религиозной философии, опирающейся на идеи Хомякова, свобода мыслится органически и таинственно. Но главное, что позволяет с ее помощью надеяться на возможность преображения жизни, – это действительный опыт жизни, соборный и свободный по своей природе. И для Хомякова, и для Бердяева этот опыт есть существование в аксиологическом поле христианства, в поле любви. Именно признание значимости религиозного опыта, сопряженного с философским «отчетом» перед собой в свете соборной истины, – решающая находка русской религиозной философии XIX – XX веков, инициированная «гениальными интуициями» А. С. Хомякова, которого действительно можно отнести к «отцам» философии свободы.

В заключение, как водится, хотелось бы вернуться к началу. В ходе данного размышления автору статьи стало понятно, что утверждение модального характера логики философского рассуждения само нуждается в уточнении. Сила русской религиозной философии в том, что она напомнила миру в общем-то простую, но как-то утерянную им догадку: логическая форма философского рассуждения – это не просто R-3 (трехместное) или R-n (n-местное) отношение, но такое отношение, в котором всегда предполагается еще один обязательный участник. Он может не высказывать Свое мнение напрямую, и чаще всего Он молчит – вероятно, из милосердия к нашему онтологическому варварству в сфере мышления. Но именно Его присутствие делает возможными и нашу жизнь, и наше рассуждение о ней.