А. Разумовский: Ночной император - [148]

Они вышли из графских покоев и углубились в бесконечную сеть дворцовых коридоров и переходов. Эта сеть могла намертво заловить иного простака, но Алексей Разумовский сквозь ее каверзы мог и с закрытыми глазами пройти.

Путь известный, исхоженный, истоптанный, как тропинка от мужней хаты до хаты незабвенной кумы.

II

У дверей приемной, которая вела в аудиенц-залу, и дальше в кабинет, в личные апартаменты государыни… хотя уже государя?.. стоял рослый, невозмутимо нахальный голштинец, в куцем прусском мундире. При виде русского фельдмаршала, хоть и не в мундире, но в высшем же чине, не только не поприветствовал по регламенту, но и отвернулся к дверям.

Этого следовало ожидать.

Подавив в себе нехорошее чувство, Разумовский подошел и с подчеркнутой вежливостью спросил:

— Вы можете передать секретарю или своему непосредственному начальнику, что ожидает аудиенции фельдмаршал граф Разумовский?

Конечно, голштинец ни бельмеса не понимал по-русски, может, и в Россию-то был вызван в ожидании смерти Елизаветы. Но он даже не сделал обычного в таких случаях жеста — хоть руку бы с ружьем отвел, хоть улыбнулся бы. Нет, стоял истуканом, отвернув морду к дверям. Чего ж, слышно было через все двери, как в ночи гуляли на половине великого князя… да, императора, императора, находившегося еще в прежних апартаментах, поскольку государевы покои занимала Елизавета.

Делать нечего, Разумовский кивнул лакею, чтоб отошел куда-нибудь в уголок со своим подносом, слава Богу, прикрытым. А сам сел на один из многочисленных здесь диванов, и поставленных-то для того, чтоб ожидать.

Но сколько?..

И час, и второй пошел — двери в государев кабинет оставались закрытыми: не слышалось ни голоса, ни движения. Насколько шумно было ночью, настолько тихо теперь.

Приемная меж тем наполнялась разным встревоженным людом. Большинство ожидавших Разумовскому были, естественно, знакомы. Но вели они себя по-разному: иные наклоном головы молчаливо приветствовали, иные отворачивали носы, как тот часовой, иные посматривали с открытым злорадством, ага, мол, и ты здесь, фавор неприкасаемый?! Никто ведь за свою бытность не видал Алексея Разумовского сидящим в приемной зале. Его место всегда было там, близ трона. Истинно пути Господни неисповедимы!

Разумнее всех вел себя канцлер Воронцов. Он тоже стучался в эти наглухо закрытые двери, но прежнюю дружбу не хотел забывать.

— Как спалось, Алексей Григорьевич? — протягивая с поклоном руку, сказал ничего не значащее, но нарочито громко.

— Как всегда, Михаил Илларионович, — привстав, с обычной крепостью пожал доверчивую руку.

— Вот и прекрасно. Посидим?

— Что делать, будем сидеть. В ногах ведь правды нет.

Это могло означать: правды-то ни в ногах, ни в руках, коль вожжи выпали… Скачи, скачи, конь резв, да далеко ли ускачешь!

Шептаться о насущном было опасно, для громких разговоров повода не было, а играть в молчанку не дело. Из жалости к слуге, который не мог же сидеть в присутствии таких важных сановников и жался со своим подносом в дальнем уголке, Разумовский хотел уже встать и уйти. Дело, которое он задумал, можно было сделать и завтра. Он даже извинился перед канцлером, которому по службе следовало торчать в приемной.

— Уж не обессудьте, Михаил Илларионович, оставляю вас. Назавтра, ежели надумаю…

Но тут произошло событие, которого никто не ожидал. Наружная дверь вдруг широко, на обе половины, распахнулась, и, хлестко печатая высокими красными ботфортами, вошел фельдмаршал Миних, пребывавший в бессрочной ссылке. Был он в петровском придворном кафтане, того же покроя высокой шляпе, при огромной боевой сабле, — решительный и суровый. Ни на кого не глядя, гремя саблей, будто где-нибудь перед Измаилом, промаршировал через всю приемную залу… и наткнулся на откинутый штык часового. Только на мгновение какое замедлил шаг — и тут же отвернул в сторону железный шлагбаум.

— Дурак! — крикнул по-немецки. — Фельдмаршалу Миниху никто не смеет загораживать дорогу.

Дверь за ним громко хлопнула.

Уходить Алексею Разумовскому расхотелось. Он переглянулся с канцлером Воронцовым, глазами говоря: «Что же это получается? Никак Миних не мог за сутки вернуться из ссылки! Значит, вызволили его с упреждением, презрев предсмертные муки Елизаветы?»

Обсуждать это при таком многолюдстве было невозможно. Но и явление опального Миниха вышло слишком эффектным, чтобы разойтись по своим норам, ничего не узнав.

Предчувствие говорило: он прямо из дорожной кареты, значит, что же — пошел представляться новому государю?.. Это пустая формальность, которая долго не задержит.

Предчувствие не обмануло: тот же печатный шаг, приближающийся с внутренней стороны. Дверь и эта на две половины рывком распахнулась, пришлепнув не успевшего отскочить часового.

— Дурак! — было прежнее, но уже по-русски, и снова по-немецки: — Как стоишь перед своим командиром?..

Тут фельдмаршал Миних и остановил свой гневный взгляд на другом фельдмаршале, Разумовском. Надо было видеть, как опадал его гнев!

— Ба! Граф Разумовский? Даже в мою глушь дошло — тоже фельдмаршал?..

Разумовский не ожидал такой, поистине нечаянной, встречи. Дружеской, как сразу стало ясно. Петровский старец напрочь забыл прежние обиды, к которым лично Разумовский был непричастен. Жилистой и все еще крепкой рукой Миних пожал его руку: