А потом он убил меня - [8]

— Идемте же. — Упомянутый спаситель подхватывает меня под локоток и мягко ведет к переходу.

Я позволяю ему направлять меня, раз уж я стала ведомой, но останавливаюсь в двух шагах перед бровкой тротуара и оглядываюсь. Я теперь всегда так делаю. Каждый раз. И только убедившись, что за спиной никого нет, ступаю на проезжую часть.

ГЛАВА 4

— Итак, первым делом, пока не забыла, позвольте записать ваш номер телефона.

Я пришла в себя, и мы сидим за угловым столиком у окна. Я опять роюсь в сумочке в поисках листка, на котором можно писать. От меня не ускользнуло, что кофе мы взяли одинаковый: черный, крепкий, в европейском вкусе.

— Ну, меня зовут Сэм Хантингтон.

Я записываю имя на клочке бумаги.

— Значит, Сэм Хантингтон. — Делаю паузу, и он диктует мне свой телефон, который я тоже быстро записываю. — Спасибо! Как лучше отдать вам деньги? Можно опять встретиться в химчистке завтра, в это же время, и я все верну. Годится?

— Вы ничего мне не должны, я ведь уже сказал.

— Конечно, должна! Почему вдруг нет?

— Давайте сначала выпьем кофе, а потом, если вы действительно настаиваете, договоримся об остальном. А сейчас я просто в восторге, что вижу вас воочию. — Он сияет.

— Спасибо. Я тоже рада знакомству, Сэм.

Я невольно смущаюсь. Совершенно незнакомый человек только что спас меня из затруднительного положения, можно сказать, выкупил, но теперь выясняется, что он мой фанат, отчего я чувствую себя еще больше обязанной.

— Я большой поклонник вашего творчества, честное слово, — говорит он.

— Спасибо, Сэм, приятно слышать.

После несчастного случая произошло еще одно изменение: я ужасно устаю от избыточного внимания, меня от него просто тошнит.

— Расскажите лучше о себе, — предлагаю я. — Чем вы занимаетесь?

— Обещаете, что не будете смеяться?

— Ну нет, обещать не могу, — возражаю я. — Вдруг вы окажетесь профессиональным цирковым клоуном? Или укротителем львов. Или одним из тех, кто убирает с улиц собачьи какашки.

— А что, есть такая работа?

— Так говорят, но ручаться не стану.

— Надо немедленно проверить, — и мой визави лезет за телефоном.

Он действительно обаятельный, этот Сэм Хантингтон. Есть в нем нечто располагающее, отчего мне становится легко. Я начинаю получать удовольствие от этого маленького приключения и улыбаюсь:

— Ладно, так чем вы занимаетесь?

— Я профессиональный цирковой клоун.

Теперь я смеюсь по-настоящему.

— Не верю.

— И правильно. Я зарабатываю сочинением небылиц.

— Забавно, — я склоняю голову набок, — ведь со мной та же история.

Он поднимает чашку с кофе в шутливом тосте:

— Я бы сказал, за встречу великих разумов, но это будет как-то несправедливо. Мне до вас далеко.

— Да ну ладно вам, — ворчу я, хотя все больше наслаждаюсь происходящим. Сперва я пошла в кафе из вежливости, но теперь только рада. — Итак, что же подразумевает в вашем случае сочинение небылиц?

— Я писатель-призрак, или, как нас называли раньше, литературный негр, простите за выражение.

Я захожусь от смеха.

— Нет! Быть не может! Вы меня просто разыгрываете.

— А вот и нет. Погодите-ка… пожалуйте, — он выуживает из кошелька визитку и вручает мне.

— Сэм Хантингтон, писатель-призрак, — читаю я вслух. — И что, люди пишут такое на визитках? Вы серьезно?

— Да. Совершенно серьезно. Вот мой вебсайт, — он тянется вперед и тычет пальцем в ссылку на визитке.

— Все равно что сказать «Сэм Хантингтон, профессиональный медвежатник», разве нет? Только не подумайте, я не намекаю, будто вы сейфы взламываете.

— Вы раните мои чувства, Эмма Ферн, профессиональный романист.

— Извините, просто такое трудно принять всерьез. — Под конец фразы я невольно хихикаю, а потом смешок перерастает в гомерический хохот, совершенно неуместный, но неудержимый.

Сэм с улыбкой наблюдает, как я, оправившись, смахиваю проступившие от смеха слезинки и спрашиваю:

— Вы точно не собиратель собачьих какашек, который прикидывается кем-то другим?

— Кем, грабителем банков? Не-ет, я писатель-призрак. Это даже на визитке сказано, а потому придется поверить.

— Восхитительно! Ни разу не встречала писателей-призраков. — И я чуть не выпаливаю, что обычных-то призраков встречала не раз — во всяком случае, одного, который постоянно меня преследует.

— Или встречали, но не знали об этом. — Он подмигивает, и я с усилием сосредоточиваюсь на беседе. Писатели-призраки. Вот о чем речь. — А то могли бы сильно удивиться, Эмма Ферн.

— Ладно, верю, так что расскажите мне поскорей о вашей профессии. Звучит вроде бы захватывающе. А на деле?

— Так и есть. — Сэм откидывается на спинку стула и устраивается поудобнее, явно оказавшись в своей стихии. — Я начинал со студенческих курсовых, как и большинство моих коллег.

— А разве это законно?

— Понятия не имею. Может, и нет.

— И что дальше?

— А дальше переключился на описание чужих жизней. Многие мечтают написать мемуары, но не знают, с какой стороны подступиться. И очень многие могут поведать завораживающие истории. Это самая лучшая часть моей работы. Вон, смотрите, сидит человек, — Сэм кивает в направлении мужчины лет шестидесяти в темном плаще. — Пусть он кажется вам вполне заурядным, но кто знает, что у него за плечами, какие испытания? — Он подается вперед, кладет руки на стол. — У меня был клиент, который в раннем детстве сбежал из дома. Не от семейного насилия, просто импульсивно. Решил, что его несправедливо наказали, и таким образом продемонстрировал свой протест. Сел в поезд и уехал как можно дальше, потом пересел в другой поезд, в третий. Никто не остановил малыша, не спросил, где его родители. К вечеру он уже и рад был бы вернуться домой, но не понимал, куда ехать. Он не знал своего адреса и почти не умел читать, ведь ему было всего пять лет. А между прочим, дело происходило в Восточной Европе со всеми вытекающими обстоятельствами. В общем, семья сходила с ума, потому что не могла найти ребенка целых два месяца. А он тем временем познакомился со стариком-скрипачом, который играл на улицах. Старик приглядывал за ним и давал уроки музыки. К тому времени, когда мальчика нашли родители, он уже прилично владел скрипкой. И впоследствии не разучился играть, а старика помнил всю жизнь. А потом эмигрировал, оказался здесь, у нас, и теперь торгует обувью.