А потом был мир - [4]

А рыбак, ничего не видя вокруг, занимался ужением.

— Клюет? — спросил генерал.

Солдат, оторопев от неожиданности, вытянулся, приложил руку к шапке.

— Покуда нет, товарищ генерал.

— Поглушили, наверное, всю? — Генерал окинул взглядом мутную воду, засоренную обугленными досками, полусгоревшей бумагой, перевернутой вверх брюхом рыбой. Густо посыпанное пеплом озеро походило на старое пыльное зеркало.

— Да нет, телепается кой-какая, — прочистил горло сибиряк. — Сорвалась одна.

— На что ловишь?

— На сухарь, товарищ генерал.

— Не возьмет, на мотыля надо.

— Возьмет, товарищ генерал, — уверенно заявил солдат. Он уже пришел в себя и смекнул, что генерал, видать, сам заядлый рыбак и никакого нагоняя не будет. — Не могет того быть, чтоб гвардия отступила. Вон какой город преклонили, а тут — чебачишка, подумаешь!

— Это верно. — Генерал согласно кивнул и посмотрел на зубчатую башню с флагом наверху.

Солдаты тоже посмотрели на флаг, и все подумали об одном и том же: победили!

— Молочка, товарищ генерал, свеженького.

Перед ним стоял «папаша», правой рукой козыряя, а левой протягивая котелок, полный парного молока.

Генерал на миг заколебался, потом усмехнулся и взял котелок. Крупными глотками, без передыху начал пить, а солдаты наблюдали, как он пьет, и улыбались. «Папаша» размяк лицом и глядел на высокое начальство, как на сына, и чем больше запрокидывал котелок генерал, тем выше приподнимался на цыпочках «папаша», будто помогая ему пить, и тихая отеческая улыбка не сходила с его губ.

Сережа тоже улыбался оттого, что генерал совсем негрозный, молодой и красивый, и любо смотреть на него, как, широко расставив крепкие ноги в хромовых пыльных сапогах и утвердившись на земле, он хорошо, ладно и крупно пьет молоко.

— Ну, спасибо, — сказал генерал, когда допил котелок до дна и глубоко перевел дыхание.

«Папаша» расцвел.

— На здоровьичко, товарищ генерал, на здоровьичко.

Генерал сел в «виллис», так ни разу и не взглянув в сторону немцев, по-прежнему стоящих по стойке «смирно», и на лице его была такая же, как и у его бойцов, задумчивая и чуть недоумевающая улыбка, что вот и победили, вот и все, солдаты рыбачат, доят коров — значит, войне и в самом деле конец.

Генерал уехал.

По булыжной мостовой, грохоча гусеницами, шел танк. На башне его крупно написано белилами: «Смерть Гитлеру!», а на стволе орудия нарисован длинный ряд звезд: много сжег немецких танков и подавил орудий этот стальной мститель. На башне с открытым люком сидел молодой танкист и наяривал на трофейном чудо-аккордеоне. Расхристанный, с непокрытой белокурой головой, он весело орал, стараясь перекричать грохот гусениц:

Ты ждешь, Лизавета, от друга привета

И не спишь до рассвета, все грустишь обо мне…

Солдаты у костра с поощрительной улыбкой смотрели на лихого парня. Он подмигнул им и с еще большим усердием рявкнул:

Одержим победу, к тебе я приеду

На горячем боевом коне…

Танкист прокатил мимо на своем боевом коне, пышущем жаром перегретого мотора и воняющем горелой соляркой.

Шустрый солдатик восхищенно поцокал языком и обвел всех восторженным взглядом.

— Во даем! А? Ну дела, братцы, ну дела! Это ж надо! Сломали хребет!

Сережа посмотрел на зубчатую, приземистую, вросшую в берег озера башню, на низкие крепостные стены и подумал о том, что вот он и увидел немецкие замки, сам штурмовал их, эти рвы, бункеры, толстостенные бастионы — камень, железо, бетон. То, о чем когда-то читал в книгах про рыцарей и разглядывал на картинках, теперь он видит наяву, будто попал в средние века с их замками и крепостями. Он любил историю и исторические романы. Мать его, преподаватель института, была влюблена в Германию, в ее литературу, в ее язык, и в их доме было много книг на немецком и русском языках. Мать любила повторять слова Генриха Гейне «Германия — зимняя сказка моя», любила читать наизусть по-немецки «Лорелею», и, когда Сережа написал, что воюет в Германии, мать прислала письмо, в котором советовала не упускать случая и как следует рассмотреть эту страну, ибо все это ему пригодится, когда пойдет в институт после войны. Мать была уверена, что он будет учиться на историческом факультете.

Сережа вспомнил идиллические открытки с пейзажами зимней Германии: сказочный лес в снежном убранстве, красавцы олени, охотничьи избушки. Ничего этого он здесь не увидел. Всю зиму наползали черные туманы, шел мокрый снег и промозглый холод пронизывал до костей. Лорелеи он тоже не встретил, а на рыцарских замках было написано «Sig oder Tod!» — «Победа или смерть!».

Нет, Германия не зимняя сказка…

Сережа вспомнил, как вчера, когда бой в городе достиг наивысшего ожесточения, он бежал за старшиной Буравлевым по лестничной клетке на верхний этаж, откуда стреляли фаустпатронами. На голову сыпалась кирпичная крошка, здание было полно дыма, горло обжигало едким воздухом, Сережа кашлял, едва поспевая за Буравлевым, боясь отстать. Впереди в дыму и пыли маячила широкая спина старшины, обтянутая телогрейкой, прожженной в нескольких местах, с вырванными клочьями ваты. На четвертом этаже старшина ударом сапога вышиб полусорванную дверь и кинул в квартиру гранату. Он сильно дернул Сережу за рукав и толкнул за косяк. Они прижались к стене, в квартире рвануло — оба спиной почувствовали толчок, в проем двери выплеснуло дым и кирпичные осколки. Буравлев, выпустив сначала автоматную очередь, вскочил в квартиру. Сережа за ним.