А наутро радость - [68]

– Только девушки. Иногда днем я прогуливаюсь там с Лессом и Джелло, и девушки подходят к окнам и заговаривают с нами. Они дразнят Лесса и свистят Джелло. Потом приходит босс и гонит их работать. А затем он машет нам. Но это единственный мужчина на фабрике.

– Я зайду к нему утром насчет работы. Отчего не попытаться?

– Держись подальше от девушек, – сказала Анни. – Некоторые из них очень хорошенькие. На днях самая красивая бросила из окна карамельку Лессу. Но Джелло поймал ее и съел – вместе с бумажкой. – Джелло, услышав свое имя, вышел из-за клубного здания и уселся у их ног. – Не правда ли, Джелло? – Собака стукнула хвостом о землю, как бы подтверждая слова Анни. – Ты знаешь, Карл, будет чудесная ночь. С каждой минутой становится все прохладнее. Здесь не то что дома. Какими бы жаркими ни были дни, ночи всегда прохладные. А в Бруклине всю ночь жарко, потому что тротуары и здания удерживают тепло. И люди спят на крышах, а дети плачут в своих кроватках из-за жары. О Карл, я так рада, что я здесь, в этом чудесном месте, где ночи такие тихие и прохладные.

Карл обнял ее и крепко прижал к себе.

– Анни, я так тебя люблю, – прошептал он.

18

На маленькой фабрике делали абажуры из пергаментной бумаги, с цветочными аппликациями. Они вошли в моду и грозили вытеснить абажуры из шелка, которые так долго были популярны.

У владельца была благородная фамилия Пуласки. Он родился в Америке, в семье польских эмигрантов, которые поселились в Ривер-Уэдди, городе-спутнике Хэрдстоуна. Хотя Пуласки было чуть за тридцать, он выглядел изможденным. Слишком рано отыгрался – таково было первое впечатление Карла.

– Да, моя фамилия Пуласки, – сказал он. – И я поляк. Не смог бы это отрицать, даже если бы захотел. На мне польское клеймо. – Он дотронулся до своего серого, рябого лица.

– Вы управляющий? – спросил Карл.

– Управляющий, бухгалтер, коммивояжер, шеф-повар и мойщик бутылок. Короче говоря, я владелец этого клоповника.

– Браун, сторож. Присматриваю за стадионом, – представился Карл. Они пожали друг другу руки над неопрятным столом Пуласки.

– А та малышка с большой собакой, наверно, ваша жена.

– Да.

– Ну и ну! На вид ей всего шестнадцать, а у нее уже ребенок, да и второй на подходе. Наверно, вы заполучили ее совсем молоденькой. Я тоже люблю молоденьких. Большинство парней предпочитают куриц – а мне подавай цыпляток.

– Вообще-то моей жене девятнадцатый год, – очень четко выговорил Карл. – А маленький мальчик не наш.

Пуласки тут же отреагировал на холодный тон Карла.

– О’кей! – сказал он. – О’кей! Не горячитесь. А теперь, – небрежно продолжил он, – чем могу служить?

– Вам не нужен дворник на неполный рабочий день?

– Нет!

– А ночной сторож?

– Нет.

– Но вам же нужен ночной сторож. У вас столько легковоспламеняющихся материалов.

– А у меня хорошая страховка. Так что мне все равно, если этот гадючник сгорит дотла сегодня ночью. Я сохраню спокойствие и хладнокровно получу свою страховку.

– У вас могут возникнуть проблемы со страховкой, если фабрика сгорит ночью и там не будет дежурить ночной сторож. Компания обвинит вас в умышленной халатности.

– За кого вы меня принимаете? Я же не вчера родился. У меня есть ночной сторож.

– Но кто его подменяет в выходной?

– У него не бывает выходных. Где бы он стал болтаться в свободный день? У него нет ни дома, ни друзей. Пробка – старый пьяница, у которого нет родственников. Спит на складе. Работает за постель и бутылку. Я бы не смог найти ничего дешевле, – произнес Пуласки с самодовольным видом.

– Понятно. – Карл не знал, что еще сказать.

Пуласки проводил его до дверей.

– Спасибо, что заглянули, Браун. Если однажды ночью Пробка свалится в белой горячке и не сможет делать обходы, я вам звякну.

* * *

Карл не стал рассказывать Анни о своей беседе с Пуласки. Он знал, что она сразу же начнет надеяться и строить планы, на что потратить деньги. А если работа не материализуется… Но что-то же должно подвернуться, подумал он в отчаянии. У них пока что не начался настоящий голод – еще оставались яблоки и картофель, – но Анни просто не могла их видеть. В основном она питалась бульоном из косточки, которую ежедневно получал Джелло, и холодным чаем.

– О, я бы все отдала, – говорила она, – за свежую рыбу, приготовленную на сливочном масле! И за бифштекс, слегка недожаренный, и за свежую спаржу. О, а на десерт – ледяную уксусную дыню!

– Мускусную дыню, – автоматически поправил ее Карл. – Но их больше так не называют, дорогая. Теперь это канталупы.

– Уксусная дыня! Кантик-лупа! Какая разница! Неважно, как они называются, раз я не могу их съесть!

– Я знаю. Но, любимая, если мы сможем продержаться всего две недели…

– А что должно тогда случиться?

– Экзамены в летней школе закончатся, и я смогу продать свои учебники. Тогда у нас будет бифштекс и уксусная дыня.

– Ты хочешь сказать, «кантик-лупа». – Она вздохнула и тут же улыбнулась: – Если бы дело было только во мне, Карл, я бы терпела картошку и яблоки. Еда есть еда. Но мне нужно думать о ребенке. Он питается тем, что ем я. Мне нужно пить молоко и есть печенку и свежие овощи. Так сказал доктор.

– Я знаю. – Карл тяжело вздохнул: – Мне чертовски не хочется это делать, но другого выхода нет. Я напишу маме и попрошу одолжить деньги.