990 000 евро - [30]

Ганс покачал головой.

– Михась, они уперли нашу водку! Прикинь, я просыпаюсь, а эти чмошники наш стол дербанят!

Крупные капли пота покрыли всю физиономию Ганса, он начал вытираться салфетками со стола, с некоторым недоумением глядя по сторонам, и наконец позволил мне забрать у него вилки.

Я отвел Ганса к дивану и усадил там. Охранники все еще стояли в ложе, потирая кисти рук, и я сказал им:

– Все в порядке. Принесите счет.

От пола отлепился третий охранник, тяжело встал и, хромая, подошел ко мне, кривя толстые губы в злобной гримасе:

– Счет? Просто счет? Типа, три водки, два кофе и один дебош, да? Он мне голову пробил! Вы думаете, всех купили, так все можно? Да?! – Со лба снова закапала кровь, но он не стал вытирать ее, чтобы всем было видно, как сильно он пострадал.

Один из охранников взял его за плечо:

– Андрей, успокойся. Все уладим. Пошли, тебя перевязать надо. Все уладим.

Пострадавший успокоился на удивление быстро, и они, все трое, вышли, ничего не сказав нам на прощание.

В ложе тут же с деловым жужжанием запорхали официанты, восстанавливая поруганный интерьер и сервировку стола.

Потом появился неожиданно веселый метр все с той же застенчивой девушкой-зайцем за спиной.

– Михаил Дмитриевич, – обратился он ко мне. – Все ли в порядке? Может быть, врача для вашего друга?

Я подумал, что пара санитаров тут бы точно не помешала, но вслух попросил лишь счет.

– Уже уходите? – с искренним огорчением спросил улыбчивый метр.

Я кивнул.

– Еще что-нибудь? – спросил метр на прощание.

– Да, – вспомнил я. – Найдите мне Николь. Девушка. Я с ней пришел. Куда-то задевалась, понимаете?

– Будет исполнено, – понимающе улыбнулся метр и ушел, обнимая за талию не сопротивляющуюся даже для вида девушку-зайца. Устали они все к концу смены, похоже.

Ганс окончательно пришел в себя и даже кое-что вспомнил.

– Михась, – спросил он, разглядывая свои поцарапанные кулаки, – мы чего, буцкались тут серьезно?

– Угу, – промычал я и вдруг почувствовал, как завибрировала рация в моих руках.

– «Двадцаточка», ответим «третьему». На Ленина, 37, грабеж. Посмотрите там вокруг, двое в темном, среднего роста, вещи унесли в руках.

Ответа «двадцаточки» я не услышал – видимо, отвечали на другой частоте.

– Менты! – всполошился Ганс, подскочив на диване. – Уходим, Михась! – заголосил он.

Я выключил рацию и тоже встал:

– Подожди. Сейчас пойдем.

В ложу вошла Николь с белым от ярости лицом. Не останавливаясь, она пересекла ложу, подошла к нам с Гансом и злобно процедила сквозь зубы:

– Эй вы, два недоумка. Особенно ты. – Она ткнула пальцем Гансу в живот, и его качнуло от неожиданности. – Наш счет составил сто пятьдесят тысяч, из которых сто – твой дебош.

Она показала нам какую-то бумажку с печатями и снова яростно ткнула Ганса в живот:

– Ты, урод, понимаешь, что так нельзя? Мы тратим зараз столько, сколько планировали потратить за неделю.

Ганс расправил плечи.

– Я один на сто тысяч дебош учинил? Охренеть! Супер!! – восхищенно оскалился он.

Николь молча развернулась и пошла на выход.

Мы остались стоять, задумчиво глядя друг на друга.

– Сто тысяч! Жаль, пацаны не поверят, – поделился со мной сокровенным Ганс.

Я взял со стола чистую салфетку и вытер лицо. Если Николь сейчас не вернется, у нас один путь – в казарму. Еще два месяца смертельной тоски и тупых приколов. Причем, чем ближе дембель, тем тоскливее последние денечки – начинаешь считать буквально часы, а то и минуты.

Кудряшки Николь, уже тщательно уложенные и приправленные лаком, показались в дверном проеме минут через двадцать:

– Ну что встали, имбецилы? Пошли отсюда!

Глава десятая

Яналил Николь кофе и подвинул чашку.

– А знаешь, ты здорово изменился, – задумчиво сказала она, делая глоток. – Два дня всего прошло, а ты уже на человека стал похож. Ты точно ему не родственник? Может, у тебя это в генах сидит? Ну, твой дедушка фабрикантом не был до революции, нет?

Из распахнутого окна номера обдало жарким воздухом, и я ухмыльнулся:

– Сударыня, позвольте мне снять пиджак?

Николь задумчиво кивнула, наблюдая, как я вешаю шелковый пиджак на спинку стула.

– А мне вот всему этому на ходу пришлось учиться, – все так же задумчиво сообщила она. – У нас в Саратове галантными считались пацаны, которые семечки в кулек сплевывали, а не на туфли подруги.

– Так ты из Саратова?! – не удержавшись, прыснул я.

– Только приятелю своему не говори.

Она вздохнула.

– Знаешь, в Москве очень легко разоблачают подделки. Есть с чем сравнивать. Ты стараешься, учишь слова, копируешь манеры, думаешь, все получилось. А потом какой-нибудь краснорожий Марк говорит тебе прямо за столом, где еще человек тридцать собралось: не тянешь ты на леди, дорогая. Как была саратовской шлюхой, так ею и осталась. А все вокруг только мило улыбаются, будто ничего не слышали, зато потом полгода будут это обсасывать. И обязательно какая-нибудь сволочь сольет в «Столичный сплетник», где тебя исследуют послойно и вынесут вердикт: саратовской шлюхой была, шлюхой и осталась.

Я попробовал ее приободрить:

– Да ладно, сами-то они кто такие? Откуда вынырнули?

Николь покачала кудряшками:

– Нет-нет, ты не понимаешь. У настоящей леди должно быть три диплома – ее собственный, ее мамы и ее бабушки. А у меня что?