8848 - [49]

Кувшинов покосился на тетю Клаву, такие она иногда выдавала перлы, будто и не уборщица вовсе.

Остаток перерыва прошел как обычно, Кувшинов дремал на диване, тетя Клава, домывая пол, заглянула в распластанные на столе ведомости. Столбики, линеечки, квартиры, машины, напротив каждой линеечки по ячеечкам аккуратно нацарапанные палочки. Внизу что-то выведено от руки, видно, попалось такое экстравагантное желание, что не умещалось в общую форму. Увидав садоводческий прибор с четырьмя рогами и сплошь испещренную напротив него линеечку, старушка прочла по складам:

— Ви-лы, — и вскинула удивленно бровь: — Это зачем еще? Сенокос, что ль?

— Какой там, — потянулся Кувшинов. — Это сарай такой… с видом на море… требуют, конечно, все Средиземное, губа не дура, но чаще всего удается уговорить… — Кувшинов проглотил последний кусок колбасы… — на водоем… поближе к месту жительства…

Перед тем как отжать тряпку, тетя Клава напоследок еще раз нырнула в ведомости, вытерла руку об халат и провела пальцем по последний строчке:

— Се-ли-кон-три-тон-ны, — тихонечко, чтобы не отвлекать начальника, прочла она. — Куды ж столько? — покачала головой уборщица.

— Так его ж… сейчас… куда только не суют, — перевернулся на другой бок Кувшинов, сквозь полуобеденную дрему назойливо пробивалась мысль о том, что их действительно скоро разгонят. Народу, конечно, тьма, но ведь через одного дуры набитые… или надутые… или… крокодилы… Права тетя… «Ну и пусть! — успокаивал себя Кувшинов. — Найду себе какую-нибудь непыльную работу, вон как тетя Клава, и буду потихонечку пенсионерить».

Наги-шок

Госпожа Лососева сидела в коридоре полицейского участка и, хотя и испытывала конфуз, все более склонялась к тому, чтобы относить недавно с нею произошедшее к разряду событий невероятных, непостижимых, чуть не сказочных, — как так случилось, что она, женщина порядочная, выкинула подобное, до сих пор в голове не укладывалось. Однако, как бы ни застили взор ее фантазии, действительность упрямо напоминала о себе, и тогда бедная женщина начинала дрожать, как лист осиновый: что станется с ней, когда обо всем узнают родственники или, того хуже, коллеги по работе. Из домашних она, как ни странно, боялась больше всего не мужа, а дочери: Олечка в последнее время стала такая, что палец в рот не клади, оттяпает по самый локоть, — никто и не заметил, как прелестный одуванчик превратился в ядовитую колючку. Если информация просочится на работу, тоже мало не покажется — коллеги обмусолят случившееся во всех подробностях, перемоют ей все косточки, дойдет до начальства (добрые люди всегда найдутся), с работы, конечно, не попрут, но на карьере можно будет ставить крест. Елена Львовна непроизвольно шмыгнула носом, особенно обидно было от того, что столько трудов насмарку: последние полгода она горела на работе и место замначальника отдела, казалось, уже в кармане. Тем не менее, как бы ни распекал ее стыд, ковыряясь в произошедшем, женщина не могла не признать, что в эти самые, казалось бы, насквозь пропитанные неприличностью минуты она испытала нечто вроде сладострастия и — невероятно — гордости за содеянное!

Все эти сомнения, борьба с собой были бы невозможны, если бы в последнее время Елена Львовна не ушла с головой в психологию. Заглядывание вглубь себя обычно происходит не на ровном месте, для этого должно произойти какое-нибудь потрясение или хотя бы присутствовать постоянным фоном неудовлетворенность, когда вроде как все нормально, а все что-то не то. (Елену Львовну, слава богу, крупные катаклизмы миновали, и речь шла скорее о втором факторе.) В порыве увлеченности относительно молодой наукой женщина начала сгребать с книжных полок определенный сорт литературы, перелопатила вдоль и поперек интернет на предмет многоэтажности сознания и, как ей казалось, успела поднатореть в некоторых вопросах. «Нет дыма без огня! — пыталась осмыслить всё в новом свете Елена Львовна. — Всё это буянит подсознание, вся эта неприличность, граничащая с развратом, во мне, безусловно, была и есть, иначе бы ничего и не вылезло!» Раньше Елену Львовну еще можно было сбить с толку, но теперь она точно знала: именно так проявляет себя женщина-вамп, субличность которой она недавно в себе обнаружила… Но… как бы ловко женщина ни оперировала некоторыми понятиями, как бы ни раскочегарили её книжные психологи, здравый смысл, да и годы, прожитые в стеснительности, покорности приличиям и общественному мнению, давали о себе знать: Елена Львовна испуганным, вороватым движением поправила на груди блузочку, ощупала наглухо застегнутые пуговки, как теперь ей казалось, легкомысленной кофточки, оглядела свои удобные галоши-лодочки и засунула ноги подальше под стул.

Совсем рядом раздались шаги, Елена Львовна вытянулась в сторону лестничного пролета. Показалась голова, бюст, торс и, наконец, фигура во весь рост. Чертыхаясь на каждой ступеньке, одна фигура под белы рученьки вела другую, с обоих текло. Мокрый мундир подчеркивал без разбору полицейские рельефы и составлял образ до того натуралистический, что бедной женщине пришлось отвести глаза и переключиться на его спутника, хотя и мокрого, но не столь живописного: сквозь мелкую сеточку летних туфель Елена Львовна разглядела голую ногу, в оттопыренных карманах брюк угадала скомканные носки. Дойдя до кабинета, полицейский указал мужчине на свободный стул: