7 способов соврать - [34]

– Прости за беспорядок, – извиняется Мэтт совсем не виноватым тоном.

– Ерунда. – Я смотрю назад: там еще хуже. На заднем сиденье кто-то устроил мусорную свалку.

Мэтт не выключает радио, и я всю дорогу до его дома напеваю с закрытым ртом попсовые мелодии. В какой-то момент мне послышалось, что он сам подпевает Аврил Лавин, но, посмотрев на него, я вижу, что губы его плотно сжаты.

Я на секунду задерживаю на нем взгляд. Такое впечатление, что он усердно старается походить на законченного наркомана: на лоб низко надвинута бордовая вязаная шапка, из-под которой клочьями торчат волосы. Машину он ведет одной рукой, в расслабленной позе, разговор завести не пытается, но, судя по выражению его лица, в душе у него что-то происходит.

Вчера на английском мы не общались. Даже не смотрели друг на друга, и это после того разговора по телефону в четверг вечером, а может, как раз из-за него. Сидя рядом с Мэттом, я невольно представляю его родителей: недовольную мать, которая не реализовала себя как ученый и не может смириться с тем, что ей приходится жить в таком маленьком городке, как Палома; отца, обиженного и недооцененного. А сам Мэтт… После памятного разговора я не знаю, что о нем думать. В тот раз он открылся мне с совершенно другой стороны.

Я смотрю в окно, на безоблачное голубое небо. Поведение моей сестры вчера за ужином – когда Кэт ненадолго стала такой, какой была прежде, – дало мне надежду на то, что она тоже может измениться. Я так давно не слышала ее смеха, и вчера на меня накатила волна воспоминаний, даже ностальгия, будто я услышала песню из лета, овеянного горькой радостью.

– Приехали, – сообщает Мэтт, выключая радио.

Мы останавливаемся перед небольшим белым домом с черными ставнями. Он паркуется на обочине.

Я вешаю на плечо рюкзак и следую за ним по дорожке, на которую наползают сорняки. Краска на крыльце облезает, жучки проели дырки в ставнях. Я ежусь, ожидая, когда он отопрет дверь потемневшим серебристым ключом.

Наконец Мэтт открывает дверь. Мы входим в жилую комнату – уютное теплое гнездышко, расцвеченное яркими красками. На продавленном диване с красной обивкой разбросаны стеганые подушки. Над диваном – во всю стену огромная картина: солнце, оранжевыми лучами золотящее гребни горной гряды. На исцарапанной каминной полке трое разных часов с кукушкой и ряд изящных распятий. На приставном столике – телевизор. Всюду покрывала, одеяла, предметы, маленькие и большие. Очевидно, в доме Джексонов минимализм не приветствуется.

– Можем заниматься здесь или на кухне – все равно, – говорит Мэтт, плечом подпирая входную дверь, чтобы она вошла в перекошенную раму. Дверь захлопывается с глухим стуком.

Я смотрю по сторонам. На журнальном столике, как и во всей комнате, ни сантиметра свободного места – он завален журналами и подтаявшими конфетами.

– На кухне есть стол, за которым можно работать?

– Конечно.

Мэтт идет по коридору. Я следую за ним, заглядывая в открытые двери слева и справа: помещение для стирки, откуда раздается урчание; крошечная ванная с запятнанным зеркалом; еще один короткий коридор, в конце которого лестница. В нос мне бьет какой-то непонятный запах – дух незнакомого жилища. Может, это запах неизвестного мне чистящего средства в сочетании с ароматами нескольких видов освежителей воздуха.

На кухне, которая по площади больше, чем жилая комната, длинный рабочий стол, «островок» посередине и массивный деревянный стол с шестью стульями. Над ним на стене висят три тарелки размытого синего цвета. В центре каждой из них распускается изящный зелено-оранжевый цветочный орнамент.

– Красивые. – Я показываю на тарелки, раскладывая на столе материалы для плаката.

– От бабушки достались. – Мэтт выдвигает стул и садится. – Им где-то лет шестьдесят.

– Это ее работа?

– Не-а. Мамина ветвь семьи из Пуэблы. Там производят керамику особого стиля, местного, называется талавера. Эти тарелки оттуда.

Я сажусь напротив, расстегиваю рюкзак:

– Пуэбла. Это в…

– В Мексике. В южной части Центральной Мексики.

– У тебя там остались родные? – любопытствую я.

– Да, несколько двоюродных бабушек. А родные бабушка с дедушкой в семидесятых переехали в Сент-Луис, так что вся моя близкая родня здесь. Кроме дяди. Он работает на фондовой бирже в Лондоне.

– Здорово. – Я разворачиваю лист ватмана, придавливаю его по краям с двух сторон книгами. – Ой, а я так в Лондон хочу. И в Мексику тоже. Я ведь за границей вообще нигде не была.

– Правда? – удивляется Мэтт. – А я несколько раз ездил в Мексику, недели на две, но всегда чувствовал себя там чужим, потому что я мексиканец только наполовину. Я никогда там не жил, поэтому все мои мексиканские родственники считают меня настоящим американцем.

– Ты говоришь по-испански?

– Claro que sí[38].

– Yo también[39], – говорю я, – немного.

Мэтт улыбается, стягивая шапку. Взлохмаченные волосы падают ему на лоб.

– Этот плакат… Мы…

– Мэтт! – окликает его чей-то голос.

Я смотрю через плечо. В дверях стоит прелестнейший малыш. Его головку со смуглым личиком покрывает копна темных волос, а глаза у него ярко-голубые – совсем не как у Мэтта. Заметив меня, он закрывает рот и отступает на шаг.