7 способов соврать - [35]

– Привет, Расс, – говорит Мэтт, вставая. – Ты сам спустился по лестнице?

– Я умею спускаться по лестнице! – восклицает Расс со всем негодованием своего трехлетнего «я».

Я улыбаюсь. Мэтт выставляет вперед ладони.

– Конечно, умеешь. А я по глупости забыл. – Он показывает на меня. – Это Оливия. Хочешь поздороваться?

Расселл неистово машет мне ладошкой:

– Привет. Меня зовут Расселл.

– Привет, Расселл, – говорю я. – Рада знакомству. Мне нравится ваш дом.

Он не отвечает, глядя на брата с мольбой.

– Что такое, Расс? – спрашивает Мэтт.

– Я хочу машину. А машина… машина слишком высоко. Я пытался залезть…

– Ой-ой-ой. Ты сам не лазай по полкам, – предупреждает его Мэтт. – Я тебе достану. – Он смотрит на меня. – Я на секунду отлучусь, ладно?

– Конечно, – разрешаю я. – Я пока начну.

– Спасибо.

Мэтт исчезает в коридоре, а я принимаюсь выводить «АД» в верхней части плаката. Я прекрасно знаю, как пишется «ад», но ловлю себя на том, что дважды начинаю рисовать не то, что нужно. Огромные красные агрессивные буквы придают слову еще более зловещий смысл.

Мэтт возвращается, когда я уже почти закончила.

– Прости, – извиняется он, усаживаясь за стол. – Я дал ему игрушки, чтобы занять его, но трехлетние малыши… они… ну, ты понимаешь… Им необходимо внимание.

– Очаровательный мальчик.

– Да, знаю, – говорит Мэтт. – И поразительно умен для своего возраста. Я, наверно, лет до пяти не мог составлять предложения, а Расс уже знает такие слова, как… Так, что он днях вылепил? Во… «эффективный». И «философия». С ума сойти… – Он осекается. В глубине его глаз что-то происходит, будто ставни закрываются, пряча нежность. – Ладно.

Сдерживая улыбку, я опускаю голову, возвращаясь к плакату.

– Ты хороший брат.

– Что?

– Правда. Так вдохновенно заботишься о нем. Очень мило. – Я вновь смотрю на Мэтта, но тот отводит глаза и произносит лишь:

– М-м.

Несколько мгновений мы сидим молча. Я рассматриваю его – узкие карие глаза, густые брови, – и мне вспоминается наш телефонный разговор. Я хочу рассказать ему о том, как накануне вечером повела себя Кэт – прогресс!

Но где гарантия, что он снова не отнесется ко всему наплевательски, как тогда на английском? Скажет: «Да я в четверг под кайфом был» – и отмахнется.

– В общем… – осторожно начинает Мэтт.

Я замираю, сама не знаю почему. Не знаю, что надеюсь от него услышать.

– Что? – спрашиваю я.

Спустя мгновение он берет один из листков, разложенных на плакате, и мямлит:

– Я… ничего. Ничего. Я… э… я не дочитал «Ад».

– О, ничего страшного. Я тоже. – Я закрываю маркер. – Я медленно читаю.

– Серьезно?

– Удивлен?

– Не знаю. Наверно. Немного. Ты ведь такая умная.

– Спасибо, – улыбаюсь я. – Только я ужасная копуша. Ладно, бог с ним. Я подготовила блок тем и скачала кое-какие материалы с учебного сайта. Разместим здесь важные куски.

– Я правда начал читать, – оправдывается Мэтт. – Честное слово. Пятнадцать песен уже прочитал.

Тон у него до того настойчивый, словно объем прочитанного – единственное, что отделяет нас от преисподней. И в лице его появляется напряженность: уголки тонких губ как будто затвердели.

– Я тебе верю, – отвечаю я, склоняя голову.

– Ладно. – Мэтт помахивает листком. – Ладно. Я… как-то так.

Я долго смотрю на плакат, думая совсем не о презентации.

– Слушай… э-э-э… – начинаю я.

Мэтт встречает мой взгляд. Я никогда не видела таких ясных карих глаз. Они у него как темный мед или янтарь, пронизывающе яркие в самой середине. Грудь сдавило.

– Я хотела поблагодарить тебя, – продолжаю я, – за то, что выслушал меня в четверг. Я… вот.

Мэтт замирает, застывает. Я затаив дыхание молюсь про себя, чтобы он не выказал пренебрежения. Ведь тот наш разговор, тихий, спокойный, ночной, когда мы вдруг стали откровенны до предела, не был пустой болтовней. Не знаю, почему я упомянула про маму, отражая его выпад, но он не стал язвить. Напротив, рассказал кое-что о себе, и это, мне кажется, заслуживает благодарности.

– Я… – Между его прямыми бровями прорезается морщинка. – Я… мне понравилось… – Он не заканчивает фразу.

– Да, мне тоже, – говорю я.

Мэтт широко улыбается, так что щеки превращают его глаза в два полумесяца.

– Ладно. – Я прокашлялась. – Давай-ка за дело.

И на протяжении двух часов мы вырезаем из оранжевой бумаги языки пламени, выписываем цитаты, отбираем персонажей из каждого круга, составляем списки грехов и добродетелей.

Работаем мы в тишине, которую лишь изредка нарушает ворчание холодильника. Иногда мы склоняемся над плакатом голова к голове, так что я слышу его тихое дыхание. А еще меня отвлекают его смуглые руки, лежащие на столе, и я невольно смотрю на его шишковатые запястья и тонкие волоски, убегающие к локтям. Нас обволакивает странная атмосфера близости: мы вдвоем сидим в уголке кухни, работаем в тишине, и я чувствую себя более комфортно, чем следовало бы.

Клэр Ломбарди

В полдвенадцатого ночи меня будит звонок. Мгновенно проснувшись, я хватаю мобильник и, щурясь, всматриваюсь в дисплей. Голубой свет в темноте режет глаза.

– Джунипер? – отвечаю я. – Что такое? Что-то случилось?

– Клэр, – поет она. – Клэр ясная, распрекрасная. Клэр, Клэ-Клэр, Клэр, Клэ-э-эр. Мы балдеем, и нам тебя не хвата-а-ает.