69. Русские геи, лесбиянки, бисексуалы и транссексуалы - [53]

В это же время художник работал над портретом Вячеслава Иванова и не возражал против присутствия Кузмина. Но влюбленности поэта как бы не замечал – до тех пор, пока… не прочел об этом в дневнике самого Кузмина, который нашел «бодрящим», с «любовью к жизни, к телу, к плоти, никакого нытья». Как известно, дневник – его Кузмин вел в течение всей жизни – был своеобразной открытой книгой, которую поэт читал в узком кругу.

К весне отношения Кузмина и Сомова стали более близкими. Константин со своим сердечным другом Вальтером Нувелем бывает на квартире поэта – заезжают по несколько раз в неделю, обменивается книгами, обсуждают достоинства любовников и проституток из Таврического сада. Кузмин даже познакомил Сомова со своим любовником Павлом Масловым… Но их интимное сближение произошло ближе к осени. В любовных играх принимал участие и Павел Маслов.

Это эротическое напряжение будет сопутствовать общению двух гомосексуальных пар, Сомов – Нувель и Кузмин – Маслов, в течение, по меньшей мере, года. Потом они останутся друзьями, хотя в записках Сомова обнаружится несколько нелестных отзывов о стареющем Кузмине.

Ну, так что же… Они были слишком разные. Сомов – из шестисотлетних дворян, с неплохим семейным капиталом и собственным домом в Петербурге. И Кузмин – всегда, даже в самые лучшие для него времена, стесненный в деньгах и скитавшийся по съемным столичным квартирам. Константина Сомова, довольно скрытного человека, который почти не вел дневников, не расточал елея и благодарностей, был скуп на комплименты – светские и интимные, невозможно представить на дружеской ноге с каким-нибудь питерским сутенером, увлеченным банщиком или продавцом галантерейного магазина. Для Кузмина же все это было повседневной жизнью…

В течение пяти лет, пока выходит «Мир искусства», Сомов, если говорить современным языком, фактически выступает в качестве его арт-директора. Занимается всем – от подбора иллюстраций до рисования виньеток. Во многом Сомов стал родоначальником и русского модерна в графике, ex-librisе, оформлении театральных программок.

В живописи он разработал два основных направления: портрет и стилизованный под XVIII век галантный пейзаж. Это был реконструированный мир рококо, костюмированных балов, искусственных цветов, хрупких фарфоровых статуэток, изящных «мушек», дорогих шелков и фижм. Этот мир, выплывающий из тумана, потребовал особой техники: полупрозрачной акварели, бледной пастели и гуаши. Бенуа вообще называл Сомова «создателем идиллического стиля минувшей жизни».

Такой тихой идиллии он, скорее всего, хотел и в личной жизни. Почти образцово-показательным может считаться брак Константина с Мифеттой, с Мифом… – 17-летней моделью Мефодием Лукьяновым (1892-1932). 22 года неразлучной жизни, без размолвок и почти без измен.

В 1918 году, в разгар революции, Сомов напишет портрет своего Мифа. На улице стреляли и ниспровергали старый мир, а Сомов рисовал Лукьянова в домашнем халате, удобно устроившегося на диване, с выражением спокойного удовольствия на лице.

Так незаметно прошла для Сомова революция. В 1922-м Миф уехал в Париж, а Константин едва успел вырваться из-под крепнувшего уже нового красного гнета – в 1923 году он отправился сопровождать американскую выставку петербургских художников. В Россию не вернулся, а, вкусив парижской дороговизны, поехал Нормандию, где Миф купил ферму и занялся разведением скота.

С начала 1930-х Мефодий медленно увядал от чахотки. Сомов проводил недели у его постели: тут же работал и… плакал. Дневники его никогда не были столь откровенными: «…я так часто был гадким, жестоким… все его (Мифа) вины – маленькие, ничего не значащие… у меня просто придирчивый нрав… меня никто так не любил, как он… теперь я впитываю в себя его лицо, каждое его слово, зная, что скоро не увижу его больше».

Это действительно была настоящая любовь, которая приходит к человеку, когда он уже вкусил достаточно случайного удовольствия и теперь находит прелесть в долгой и тихой привязанности и понимании. Удивительно, что такое правильное и доступное, как заблуждаются многие, только гетеросексуалам постижение любви пришло и к Философову (с Мережковским и Гиппиус), и к Дягилеву, и к Сомову – ко всей той троице, что в 1905 году, бравируя своей элегантностью, отправлялась в Таврический, затем чтобы снять очередную, уже использованную приятелем проститутку.

Сомов на семь лет пережил своего «сына, брата, мужа» Мифа. На склоне лет у него было новое увлечение – натурщик и боксер Борис Снежковский. Но в этой привязанности не было ничего плотского, только легкий флер гомоэротизма. Сомов стал для Снежковского, с которым познакомился, работая над рисунками к древнегреческой истории о влюбленных «Дафнис и Хлоя», своеобразным наставником и учителем.

К тому же после шестидесяти Сомов неожиданно увлекся рисованием гомосексуальных эротических сценок, вроде «Обнаженных в зеркале у окна» (1934), которые хорошо продавались и мгновенно разошлись по частным парижским коллекциям. Борис с удовольствием ему позировал. В конце 1930-х Сомов создал целую серию портретов обнаженного боксера…