666. Рождение зверя - [160]

– Ну конечно, – грустно посмотрела на него фея. – А Сократ так и не узнал, что Платон спит с его женой.

– Хорошо, раз ты так хочешь, смотри. – Потемкин показал в направлении горизонта. – Что ты там видишь?

– Я ничего не вижу, Элохим. Сейчас еще ночь.

– Рассвет уже близок. Если бы ты поднялась на ту огромную пальму, то увидела бы, как загорается заря. Без солнца люди на земле пребывают во мраке. Великие пророки уподобляли себя солнцу и думали, что несут народам свет истины, а потому требовали поклонения себе. Но им было неведомо, что солнце – лишь песчинка в безбрежной пустыне вселенной, над которой стоит иное светило, не нуждающееся ни в каком поклонении, ибо свет его недоступен человеку. И люди подумали, что этого, высшего солнца нет, что оно им не нужно. Вместо того чтобы понять простые истины, они сжигают свои души у жертвенников искусственным звездам, которые воспламеняют своими руками, используют дарованный им интеллект как отмычку, чтобы проникнуть в тайну мироздания и опрокинуть Творца. Человек подошел к пропасти самоуничтожения, и мне предстоит его остановить. Это Апокалипсис, Бета. Но сюжет в этой пьесе совсем не такой, какой ты привыкла видеть в классической эсхатологии. Роли в ней распределены по-другому, и вещи действительно не такие, какими они кажутся. То, что всю жизнь представлялось светлым, на самом деле является темным.

Кирилл почувствовал, как изменился дискурс, будто его оторвали от почвы цивилизации. Беатриче все поняла с полуслова:

– И что ты собираешься делать?

– Ты имеешь в виду источник абсолютной власти, который вы искали?

– Конечно.

– Я оказался в правильном месте в правильное время. Мировой порядок ждут кардинальные перемены. Очень скоро цивилизация будет выглядеть совершенно иначе. Главная проблема любого правителя, одержимого идеями всеобщего блага, заключается в том, что установленные им правила и предписания не соблюдаются. Один человек, сколь бы мудр, прозорлив и добродетелен он ни был, не может сам вникнуть в то, что происходит у подножия горы. У него нет сил проконтролировать вертикаль собственной власти, проследить за тем, чтобы возникающие в социуме коллизии разрешались справедливо. И чем больше государство, тем сложнее соблюсти общественный интерес и тем выше вероятность отрыва и загнивания правящего в ней слоя. Поэтому возникают различные системы надзора. Но любой надзиратель тоже подвержен слабостям, и за каждым надсмотрщиком приходится ставить другого. Так может продолжаться до бесконечности. Тоталитарный порядок и демократия с разделением властей являются полярными системами, имеющими одну базовую функцию – контроль. Но все формы контроля несовершенны, ибо несовершенна сама природа человека. Homo homini lupus est[107]. Так больше не будет. От меня невозможно скрыться, я вижу все, что происходит на земле, над нею и под нею, мне доступны помыслы каждого из живущих. Отныне править миром будут не слабые и безвольные люди, подверженные метафизическому соблазну, а существа из иной реальности. Мы переводим эту вселенную на ручное управление.

– Наш народ ждал этого четыре тысячи лет, – прошептала Беатриче. – А ты и мои мысли сейчас видишь?

– Конечно.

Беатриче зарделась. Она ведь сейчас думала о нем, о том, что теряет его, превращаясь из принцессы в жрицу. Кирилл тоже думал об этом. Он вдруг осознал, что детство прошло и любовь покидает его вместе с прежней личиной, остается в ней безвозвратно. В своей новой сущности он не сможет жить обычной земной жизнью, не сможет испытывать обычные человеческие желания. «Хотя почему нет? – убеждал он сам себя. – Ведь частью своей и вторым рождением своим я – человек. Значит, мне не может быть чуждо все человеческое». Два начала боролись в нем, перетягивая канат соединяющей их души. Он понял, что стал заложником этой борьбы, которая теперь будет продолжаться вечно, как борьба инь и ян, закрученных в одном вневременном клубке. Потемкин попытался усилием воли развести по углам ринга две сущности, но ему это не удавалось. В этот момент он почувствовал источник боли рядом с собой. Это был Гавриил, который, наконец, принес его заказ. Халдей еле держался на ногах.

– Присядьте, Гавриил. – Потемкин кивнул на свободный тюфяк у столика. – Вы, кажется, неважно себя чувствуете?

– Неужели это так заметно? – удивился халдей. – Вы что, врач? Или, может, обладаете телепатическими способностями?

– И то и другое, – спокойно ответил Кирилл.

– Вы хотите сказать, что можете определить это на взгляд?

– Несомненно. То, что я скажу сейчас, вряд ли вас обрадует, но не дайте сожалению овладеть вашей душой.

– В каком смысле? – Выражение лица Гавриила из недоверчивого стало испуганным. – Что вы имеете в виду?

– У вас панкреонекроз. Поджелудочная железа сгнила и пожирает саму себя, отравляя ядом чрево. На данной стадии это, увы, смертельный недуг. Никакой врач вам уже не поможет.

– Но как… – начал Гавриил и запнулся.

Он совсем побледнел, лицо его исказилось – от приступа боли и жалости к самому себе. Халдей почему-то сразу поверил, что этот человек сказал правду. «С другой стороны, – лихорадочно соображал он, – если он способен таким чудесным образом определеть болезнь, может, он сможет излечить ее. Всегда есть надежда на чудо».