66 дней. Орхидея джунглей - [4]

— Вот, Сен-Клер просил тебе передать.

— Он заходил?

— Да, вчера вечером. Ты уже ушла.

Значит, он получил ее приглашение на вернисаж. Что ж, посмотрим, что пишет Сен-Клер. Их отношения, конечно, не отличались особой теплотой, — у Сен-Клера ни с кем не могло быть теплых отношений, а по слухам, которые он сам усердно распускал, — женщины его вообще мало интересовали, и с некоторых пор пресыщенный эстет предпочитал мальчиков, причем китайского происхождения. Не знаю, как там насчет мальчиков, а китайская кухня ему чрезвычайно по душе, подумала Элизабет, разворачивая записку.

Сен-Клер извещал, что получил «прелестное приглашение» и любезно лгал, что был польщен. «На вернисаж Эрла я, пожалуй, не явлюсь, и не оттого, что слишком хорошо знаком с его творчеством, но оттого, что мне надоели разочарования. К вам, дорогая Элизабет, я загляну с большим удовольствием. Надеюсь, вы все расскажете мне о вернисаже и об Эрле вечером 13-го сентября, после вернисажа. Смею просить вас впустить меня на банкет, невзирая на мое отсутствие на официальной части празднества. Сердечно ваш — Сен-Клер».

Что ж, важно не то, что он посмотрит или не посмотрит картины; важно, что он заглянет сегодня вечером к ней и, напившись, по обыкновению начнет разглагольствовать. Журналисты и даже коллеги любят его послушать, особенно в подпитии. Будет ли он ругать или хвалить Эрла — интерес обеспечен. Лишь бы не ляпнул, будто не знает, кто это такой. Элизабет сложила записку, потом выбросила в корзину. Потомство обойдется без этого уникального человеческого документа, тем более что Сен-Клер наверняка сделал копию для своего архива.

Молли отправляла курьера за завтраком. Она, как всегда, не успела перекусить дома. Старина Молли. Пышная, хотя уже несколько обвисшая, слишком мягкая грудь. Темные, как маслины, черно-карие глаза. Шапка кудрявых крашеных волос. Громкий голос и заливистый смех. Дымит, как паровоз. Всеобщая отдушина и жилетка, всеобщая любовь Молли. Провинциалка, которая всюду дома. Вышла замуж в восемнадцать и развелась в девятнадцать. Одиночка Молли. Добрая душа, не теряющая надежды сосватать для Элизабет пожилого холостяка — совершенно не ее круга, но тем и лучше! Это она полгода назад подарила Элизабет котенка, пообещав впоследствии достать и настоящего кота. Молли перечисляла:

— Купишь шоколадную булочку, пирожное и кофе.

— А мне принеси горячую воду и лимон. И пусть денег не берут! — усмехнулся со своего места шеф.

— Ты деньги экономишь? — улыбнулась ему Элизабет.

— А что делать? Если мы не продадим картины, нас всех уволят, — осклабился шеф. — Кстати, ты написала об Эрле для «Файн-арт-мэгэзин»?

— Написала, написала. Такой рекламы он еще не получал. Я позволила себе утверждать, что на «Женском портрете» у него все дышит такой первозданной чистотой и страстью, как будто...

— Как будто это единственная натурщица, которую он не успел разложить у себя в кабинете.

— Или в мастерской, где все прекрасно оборудовано, — вставил шеф. — Все для соблазнения.

— Ты–то откуда знаешь?! — они расхохотались.

— Это что! Я даже могу на «Женском портрете» сравнительно легко в лабиринте линий обнаружить женщину!

К банкету надлежало кое-чего подкупить.

— Сливки, соленые огурцы, — перечисляла Элизабет, спускаясь по лестнице. — Сен-Клер ведь, кажется, вегетарианец?

Они с Молли шли в китайскую лавочку. Их обгоняли косоглазые школьники, направлявшиеся туда же за сластями. Взгляд Элизабет упал на прилавок соседнего магазинчика. Сквозь окно было видно, как продавец, вооруженный длинным ножом, разделывает рыбу на прилавке.

Он брал крупную живую рыбину и несколько мгновений смотрел, как она бьется. Может быть, так нужно было — выждать несколько мгновений. Рыба упиралась в прилавок головой и хвостом, вяло, обреченно билась, переворачивалась, шлепалась. Жабры ее дышали редко, приоткрывались едва-едва. Элизабет с брезгливым ужасом смотрела на эту странную, уродливую агонию, — на рыбу, выгибающуюся в руках продавца, на рыбном прилавке. Что–то почти эротическое — и оттого еще более обреченное и отталкивающее — было в движениях бьющейся рыбы и в движениях крупных «желтых» рук продавца. Он резко хватал рыбину, отсекал голову и принимался чистить. Элизабет с отвращением отвернулась.

Они зашли в лавочку.

— Вы думаете, мы собираемся эту вашу рыбу съесть?! — по обыкновению, кричала Молли, торговавшаяся там, где нужно, и там, где это вовсе необязательно. — Да мы просто собираемся ее надлежащим образом похоронить!

Элизабет не удержалась и прыснула, следом расхохоталась Молли, а содержатель лавочки так и не уяснил себе смысла сказанного. Зато случайный посетитель, вздыхавший при взгляде на цены, очень хорошо оценил шутку и от души расхохотался, поглядывая больше на Молли.

Внезапно Элизабет почувствовала на себе взгляд. Она никогда не верила в такие вещи, но сейчас ощущала инстинктивно, что кто–то смотрит на нее с любопытством и восхищением. Она оглянулась. Сзади нее стоял незнакомый мужчина лет тридцати и весело ей улыбался.

Он был полноват, хотя строгий темный костюм сидел на нем безупречно. Его глаза улыбались озорно и доброжелательно, но и в повороте головы, чуть склоненной, и в улыбке, и в том, как он стоял у двери и смотрел оттуда на Элизабет, то — мельком — на Молли, то на свободный столик, — во всем этом чувствовался лад с миром и умение его подчинить себе, когда нужно.