Снисходительность царя к откровенному воровству Меншикова у многих вызывала изумление. Петр мог повесить воеводу, укравшего сто рублей, и не как-нибудь, а устроив «образцово-показательную» казнь, с объяснением для подданных, почему красть не следует, и предупреждением, что так будет с каждым, кто пожелает разбогатеть за государственный счет. Почему же Петр закрывал глаза на то, что творит его любимец? Возможно, понимал, что преданнее Алексашки никого рядом нет. Кроме того, монарх терпеть не мог обязательных в его положении «представительских расходов», и внешнее великолепие оставлял Меншикову, чтобы при случае им воспользоваться.
В день кончины императора наследницей престола объявили его супругу Екатерину. Не секрет, что более других усердствовал в том Меншиков. Благодарная царица не оставила князя высочайшим вниманием. Награды и привилегии посыпались и на самого Меншикова, и на всю его родню. Но самую сокровенную мечту князь связывал с наследником престола. В 1727 году, когда после смерти императрицы Екатерины прочли ее духовное завещание, все услышали, что трон переходит к внуку Петра Великого — Петру II. Но с условием: будущий император должен жениться на одной из дочерей Александра Даниловича Меншикова. Все догадывались, кто помогал государыне составлять духовную. Но на сей раз «светлейший» просчитался.
Петр-внук, тогда еще подросток, не желал мириться с всесилием фаворита. Нареченную невесту Марию ненавидел уже за то, что она была дочерью Меншикова. А князь Иван Долгорукий, сдружившийся с царем, умело раздувал эту ненависть. Нашептывал о коварных замыслах Александра Даниловича. В конце концов, Меншикова свалили. И пропало нажитое, накопленное и награбленное — земли, вотчины, дворцы. В Сибири, в захолустном Березове, срубил опальный вельможа избушку и жил там с двумя дочерьми и сыном. Жена умерла еще на пути к месту ссылки.
Марию, «порушенную царскую невесту», ждала страшная судьба: ей никогда больше не увидеть ни счастья, ни воли. На картине она сидит в ногах отца, хрупкая и покорная. Марию Суриков писал со своей жены Елизаветы Августовны (в девичестве — Шаре), внучки декабриста П.Н.Свистунова. Елизавета Августовна и сама не отличалась здоровьем. Она умерла через несколько лет после написания знаменитого полотна. Обожавший жену Василий Иванович так и остался холостяком, сохраняя память о горячо любимой Лизаньке.
А самого Меншикова художник писал с московского учителя математики, сварливого, своенравного человека. «Светлейший» Сурикова совсем не тот, каким был в период своего величия. Он изображен смирившимся.
Ссылку Александр Меншиков переносил стоически. Никогда ни на что не жаловался. «Злато плавится огнем, а человек напастями; пшеница, хорошо перемолотая, чистый хлеб дает, а человек в печали обретает ум зрелый» — так сказано в одной старинной книге. Однажды через Березов проезжал бывший адъютант Александра Даниловича. Он возвращался из экспедиции Беринга. Изумленный адъютант воскликнул: «Ах, князь, каким событиям подверглись вы, ваша светлость!» «Оставим “князя” и “светлость”, — прервал Меншиков. — Я теперь бедный мужик, каким я родился. Господь, возведший меня на высоту суетного величия человеческого, низвел меня в мое первобытное состояние». Все-таки он был мудрым человеком.
Через полгода жизни в Березове заболела оспой и умерла Мария. Александр Данилович собственноручно выдолбил для нее могилу в мерзлой земле. Из ссылки вернулись только сын и младшая дочь Меншикова. Их помиловала императрица Анна Иоанновна. Правда, их судьбы ничем особенным не отличались. А Александр Данилович отправился в мир иной почти сразу после смерти старшей дочери. Похоронили князя там же, в Березове. И вот ведь странность, следы захоронения баловня судьбы затерялись так, что сегодня нельзя даже приблизительно сказать, где он обрел вечный покой. Предполагают даже, что останки его унесла река Сосьва.
«Меншиков в Березове» выставили на очередной передвижной выставке на Невском 2 марта 1883 года. Критика, как всегда, обрушилась на автора. Чего только не писали: «Плохо нарисовано!», «Семья моржей!», «Грязные цвета!».
Крамского картина поставила в тупик: «Или она гениальна, или я в ней еще не разобрался. Она, с одной стороны, меня восхищает, а с другой — оскорбляет своей безграмотностью. Ведь если Меншиков встанет, то он проломит головой потолок!»
Василий Иванович ответил на это: «Верно, проломит. Я этого и добивался. Ведь это же гигант был!»
Пожалуй, только Нестеров по-настоящему оценил глубину картины. «“Меншиков”, — сказал он, — из всех суриковских драм наиболее шекспировская по вечным, неизъяснимым судьбам человеческим».
