5 декабря 1965 года - [32]

Дивный эпизод: юноша, стоявший на самом углу гранитной облицовки сквера, ближней к Пушкину, вскоре после лозунгов произнес: «Граждане свободной России!» Не знаю, думал ли он продолжать или ожидал немедленного налета, и больше, чем первые слова, сказать не надеялся, но только наступила пауза, а его не брали — до него было высоко, да и не всегда они управлялись тотчас же, по причине густоты народа. Наконец двое ревнителей совершили прыжки вверх, и юноша как статуя рухнул в толпу, был подхвачен несколькими парами охранительных дюжих рук и доставлен прямо в машину, что стояла около «Известий». Подбежавший шофер расшумелся яростнее того пожилого джентльмена, приняв засевшую в его машину компанию за пьяных хулиганов. Их объяснений слушать не хотел. Подошел высоченный полковник милиции, и водитель бросился к нему с жалобами, но тот голосом статуи Командора приказал: «Садитесь за руль!»

Через несколько дней мне рассказали, что юноша в отделении комически удивился своему задержанию, сказал, что ему не дали договорить — он хотел сказать, чтобы граждане свободной России шли по домам. Это, по моим сведениям, был Галансков.

Часу в десятом оставалось у памятника всего несколько человек. Я уж, наверно, надоел «штатским», но почему-то не трогали. Подошли двое непосвященных: «Вы не знаете, что тут происходит?» Отвечаю чисто автоматически, ничего не подозревая: «Я не знаю, но крепко догадываюсь». Расхохотались и пошли в глубь сквера, а должны бы были подойти к другому, чтобы задать тот же вопрос. «Слушайте сегодня радио», — кричу им вдогонку, а они оборачиваются и снова смеются. Потом узнал, что именно так и брали — кто начинал им объяснять, того и хватали. А у меня сработала интуиция. Между прочим, был у них просчетец: когда подошли ко мне, народу уже не было, и надо было им спросить иначе: не «что происходит», а «что произошло».

Рассказывает Людмила Поликовская

О том, что 5 декабря на Пушкинской площади состоится демонстрация в защиту Синявского и Даниэля, у нас на факультете знали многие. Откуда? Кажется, были какие-то листовки, но я их не помню. И, кажется, одну такую листовку я нашла в своем почтовом ящике (мы жили тогда прямо напротив Пушкинской площади), ни содержания, ни ее внешнего вида не помню совершенно, лишь смутно помню сам факт.

Никаких колебаний — идти или не идти — у меня не было. Я однозначно знала, что пойду. И не потому, что была такая уж безумно смелая или уж очень переживала за Андрея Донатовича [Синявского] или Юлия Марковича [Даниэля]. Я не только не была знакома с ними лично, но не читала ни одной строчки ни Абрама Терца, ни Николая Аржака и даже, к стыду своему, Синявского (хотя студентке четвертого курса филфака надо было бы знать его литературоведческие работы).

Но к этому времени я уже хорошо понимала: большевики — зло, страной правит банда, и если эта банда кого-то преследует, то мои симпатии, конечно же, на стороне гонимых. Что конкретно написали Терц и Аржак, чем так обозлили власти, — это меня, конечно, тоже интересовало, но вне связи с вопросом об их виновности или невиновности; также меня совершенно не интересовало, есть ли в нашем Кодексе статья, запрещающая писателю печататься на Западе. В отличие от организаторов этой демонстрации, я совершенно не уповала на советские законы.

Страха никакого не было, может быть, по легкомыслию. Я просто не думала о последствиях. И, честно говоря, авантюрный интерес был сильнее гражданского долга.

Мы собрались у меня дома: я, Дима Зубарев и девушка из моей группы, Нелли Сащенко[64]. Мама знала, куда мы намереваемся идти, и боялась за меня, но — надо отдать ей должное — не отговаривала (наверное, потому, что понимала: бесполезно).

Ровно в шесть мы вышли из моей квартиры и через три минуты были на площади. Народу было много. Я увидела множество знакомых лиц и по факультету, и по кафе «Артистическое», и по «Маяку», среди них и тех, кого вовсе не ожидала здесь увидеть, — казалось, они зареклись когда-нибудь еще выходить на площадь. Но, конечно, было много и совершенно незнакомых. Милиции, кажется, не было. Переодетые кагэбэшники, конечно, были, и мы понимали, что они есть, но опять-таки не думали об этом.

Встречи с друзьями, со многими из которых я не виделась несколько лет, желание посмотреть, нет ли в толпе еще кого-нибудь из старых знакомых, радость узнавания — все это как-то отвлекло меня от цели демонстрации. О том, что происходит важное историческое событие, которым через тридцать лет будут интересоваться историки, я совершенно не думала. И не знала, что «курьеры» беспрестанно бегают с площади в ВТО, где сидит американский корреспондент Стивенсон, и что сегодня же вечером (или завтра — уж не помню) об этой демонстрации будут трубить все радиостанции мира.

Может быть, поэтому я плохо помню, что же, собственно, происходило на площади. Единственное, что врезалось в память и сейчас звучит у меня в ушах, — это дикий Наташкин[65] крик: «Апоша!», когда ее мужа Аполлона Шухта какие-то люди в штатском запихнули в машину и куда-то повезли.

Рассказывает Дмитрий Зубарев

…И вот настало 5 декабря. Людмила Владимировна [Поликов-ская] тогда жила прямо около Пушкинской площади, в одной минуте ходьбы от нее, в доме на улице Горького. Из ее квартиры мы вышли, с нами была еще одна наша сокурсница, пришли к указанному часу на площадь. Конечно, ощущение было крайне нервное: маленькие кучки незнакомых людей, кроме того, большая толпа, которая стояла еще на тротуарах, в то время там был кинотеатр «Центральный», он сейчас снесен, там редакция «Известий». А с другой стороны, где сейчас «Московские новости», тоже довольно много народу стояло и просто смотрело на то, что делается около памятника Пушкину. А около самого памятника выделялись следующие категории: активные участники, которые ходили с явно гордо поднятой головой и что-то громко говорили, и агенты наружного наблюдения — их было очень много, и они почти откровенно фотографировали всех присутствующих.