5 декабря 1965 года - [26]

Мы пришли немного раньше. Адка подумала вдруг, что ей надо забежать, купить что-то из еды для маленькой дочки, потому что еще неизвестно, чем все это кончится и успеем ли мы потом попасть в магазин. Мы побежали в «Елисеевский», а оттуда уже рысью на площадь.

Первый, кого я увидела, когда мы подошли, был Юра Титов, стоявший с индифферентным видом ко всем спиной. Под пальто у него были плакаты. Потом подошел Алик Вольпин, еще какие-то незнакомые нам молодые ребята. Позже я видела, как одного из них тащили, и запомнила его. Это был молодой парень в короткой черной кожаной курточке. Когда его тащили, он упирался и кричал. Его запихнули в машину и увезли. Потом я узнала, что это был Олег Воробьев[43].

На самом деле демонстрантов было мало, на мой взгляд, человек пятьдесят. Было много нас, наблюдателей. Должна сказать, что очень многие теперь рассказывают, что они были на демонстрации, а на самом деле они были такие же наблюдатели, как и мы. Я не могу согласиться с Буковским, который написал, что демонстрантов было человек двести. Ведь сам он не был на площади, его до этого замели, и написал это с чьих-то слов. А я запомнила именно кучку демонстрантов: тех, кто с плакатами стоял, и тех, кого потом забирали.

Плакаты подняли Вольпин, Титов, кто-то еще. Они едва успели поднять плакаты, как их уже похватали. Это мгновенно было: раз — и подняли плакаты, и тут же их потащили к машинам. И все это под вспышками фотоаппаратов. Фотографировали и западные корреспонденты, и агенты КГБ. На меня все это произвело очень сильное впечатление: вспышки эти, и то, как их тащат. Алика и Валерку [Никольского][44] утащили, а мы никак не могли уйти с площади, все ходили, как потерянные. Появились и Коля с компанией, праздновавшей день зачатия, уже выпивши как следует. Не удержались и тоже прибежали на площадь.

Людей на площади действительно было очень много. И тут мы поняли, что площадь полна топтунов. Стало ясно, кто свои, а кто ходит высматривает.

В общем, все это произвело на меня очень большое впечатление. А через несколько дней пришел ко мне Алик и сказал, что он нас с Наташкой не уважает за то, как мы его терзали накануне демонстрации. Для Алика при его мягкости по отношению к друзьям это очень сильное выражение своего «фе». И я ему сказала: «Алик, мы это заслужили. Мы были неправы, а ты — прав». Надо отдать ему должное, он сразу кинулся меня целовать, как только я попросила прощения, и наше примирение состоялось.

* * *

Через несколько дней Коля Вильямс услышал в пивной такой рассказ: «У Есенина есть сын. Он организовал демонстрацию. Тысяча человек шли за ним по улице Горького, и каждый нес плакат. Потом он вошел в КГБ, бросил на стол список и сказал: „Здесь имена всех участников, но брать не смейте, за все отвечаю я“. Никого, бля, не боится. А зовут его Вольф». В таком виде слух о демонстрации просочился в массы.

Рассказывает Ирина Якир

Я очень много времени проводила в квартире у Айхенвальдов, а там бывал и Алик Вольпин. Не помню точно, от кого именно я узнала, может быть, и от него, может быть, от самого Айхенвальда, может — еще от двадцати человек. «Гражданское обращение» я видела еще в сыром виде, когда его Алик только делал.

Айхенвальды относились к этому неодобрительно. И Петр Ионович [Якир] отнесся к демонстрации достаточно недоверчиво. Он включился в диссидентское движение гораздо позже, а тогда, помню, говорил, что ему не нравится, что они публиковались на Западе под псевдонимами. Идея требовать гласность его устраивала, но еще не было такой близости с людьми этого круга, и на демонстрацию он не ходил. Что до меня, то я не понимала, чем это может кончиться. Я об этом просто не думала. Вообще в юности редко думаешь о чем-нибудь серьезном.

Я пришла, встала в стороне. Я ведь пошла без разрешения. В доме было сказано: не ходить и об этом вообще забыть. У нас дома было авторитарное правление: отец решил не ходить, значит, никто не идет. Кроме того, я органически не переношу публичные действа. Потом я много раз ходила 5 декабря на демонстрации на Пушкинскую площадь, и всякий раз это было для меня большим мучением.

Видела каких-то отдельных знакомых, сейчас даже не помню кого. Двух-трех человек. Тошку Якобсона[45] помню, я с ним была знакома с детства.

Успела увидеть лозунги, но прочитать их уже не успела. То, что бросались и хватали, меня не удивило. Для моего сознания это привычная картина, хотя бы в силу того, что я росла в ссылке[46]. Я видела, как бьют, хватают, и мою нежную душу это не потрясло. Хотя я этого не ждала и не знала, чем это может кончиться, а как раз думала, что хватать не будут.

После того как все же похватали, я еще походила, посмотрела. А потом пошла к Юре Айхснвальду, как сейчас помню.

Для меня это было совершенно конкретно: демонстрация именно в защиту Синявского и Даниэля. Юридическую идею Александра Сергеевича Вольпина я до сих пор с трудом перевариваю.

Очень скоро, через полгода-год, стало ясно, что основной толчок движению дал процесс Синявского и Даниэля и все, что связано с ним. Но, как мне кажется, не демонстрация, а в первую очередь письма, которые были написаны в защиту Синявского и Даниэля. Я их тогда видела и читала. Лично меня демонстрация, может быть, поразила меньше, чем эти письма, потому что совершенно разные люди подписывались под ними совершенно открыто. Меня это просто потрясло.