5 декабря 1965 года - [20]

Арест? Ну, к тому времени я уже сидел раза четыре — так будет пятый. Психушка? Этого я тоже не очень боялся. Общество, которое уже начинало приспосабливаться, подделываться под нравы Брежнева и его администрации, вызывало только отвращение. Не хочется здесь всю эту патологию вспоминать — это было патологическое время. Как, впрочем, и всякое другое при коммунистах.

Главное, был миф, что приспосабливаться в какой-то мере должен каждый, что без этого нельзя. Но почему нельзя? Кто сказал? Если всего бояться, то, может быть, и нельзя. Но бояться надо только страха. Эту мысль потом и я, и Буковский много раз высказывали. И до меня это говорили. Всегда были люди, которые говорили: потому и плохо, что у нас нет элементарной гражданской смелости, мы разобщены, разрознены. Этого добились коммунисты, а вообще-то Россия такова испокон века.

Мне говорили: «Идея гласности идиотская, надо требовать свободы!» — «Почему? Гласность поведет к свободе. А свобода — к гласности? Это еще вопрос; разное бывает». Мне возражали: «Где мы видели, хотя бы на Западе, чтобы требования демонстрантов состояли в гласности?» — «А где мы видели на Западе негласные суды? Если там кого-то будут судить так, как судят здесь, то вполне возможно, что именно такие демонстрации и будут. Во всяком случае мы имеем дело с нашей проблемой, а не с проблемой где-то в другой стране».

В таком духе мы разговаривали в ночь на 5-е у Людки. А Коля Вильямс[38] ходил за мной по квартире и шепотом, чтобы не слышали женщины, говорил: «Интересы Синявского и Даниэля, конечно, прежде всего, но именно гласность им и нужна. Без гласности с ними можно разделаться». К шести вечера надо было идти на площадь…

Глава 2. Пятое декабря

В публикациях, посвященных митингу 5 декабря 1965 года, много места уделяется численности демонстрантов. Разброс оценок достаточно велик: от 50–60 человек (эту цифру называет Л.Алексеева в своей книге «История инакомыслия в СССР»; те же цифры содержатся в записке председателя КГБ В.Е.Семичастного в ЦК КПСС) до 200–300 (О.Воробьев, В.Буковский; последний, правда, — с чужих слов). Этот разброс абсолютно закономерен, ибо никакой «истинной» цифры не существует в природе, поскольку не существует формального критерия, кого считать участником демонстрации. Понятно, что в их число не входят члены оперотрядов, сотрудники КГБ, комсомольские активисты и другие, находившиеся на площади по обязанности (а ведь вполне возможно, что кто-то из свидетелей и даже участников, не умея отделить своих от чужих, и их зачислил в «демонстранты»). Те же, кто пришел туда по собственной воле, вовсе не обязательно расценивали свой приход как участие в демонстрации. Нет даже полной уверенности в том, что все они разделяли цели и направленность митинга. См., например, в главе 3 нашей книги «объяснения» студентов Г.Н. и С.Б. Впрочем, в одном из этих случаев объяснение является заведомой маскировкой; весьма возможно, что и в другом — тоже.

Многие же из тех, кто заведомо сочувствовал демонстрантам, осознавали себя скорее наблюдателями, чем участниками. К этой категории относит себя Л.Алексеева, хотя она и находилась недалеко от памятника Пушкину. Можно предположить, что определенная психологическая дистанция сохранялась между учащейся молодежью и представителями московской интеллигенции, уже находившимися на достаточно престижных ступенях социальной иерархии (например, присутствовавшими на площади восходящими светилами советской филологической науки В.В.Ивановым и В.Н.Топоровым), и что эта дистанция влияла на соотнесение себя с лагерем «участников» или лагерем «доброжелательных наблюдателей». (Интересно было бы выяснить, существует ли коррелирующая зависимость между этим соотнесением и чисто физическим расстоянием от памятника поэту.)

На самом деле события на площади Пушкина вечером 5 декабря ставят перед исследователем всего один, но необычайно важный вопрос: почему демонстрация вообще состоялась?

Ведь госбезопасность была отлично осведомлена и о подготовке к митингу, и о распространении «Гражданского обращения», и о личностях основных инициаторов. Действия «органов» — сосредоточение на площади оперотрядов, присутствие на ней «куратора» КГБ в МГУ Е.Б.Козельцевой (и, вероятно, других офицеров госбезопасности), транспорт, заранее подготовленный, чтобы увозить арестованных, и пр. — не производят впечатления импровизации. Очень несложно технически было бы задержать главных инициаторов, если не на подходах к площади, то непосредственно у памятника, в течение десяти-пятнадцати минут, прошедших между объявленным заранее временем открытия митинга и его фактическим началом.

Мнение В.Буковского, будто «разгон демонстрации прошел не так, как хотелось властям», из-за того, что во время инструктажа бойцов комсомольских оперотрядов сотрудниками ГБ «комсомольцы неожиданно взбунтовались»[39] и отказались выполнять приказы, представляется несколько наивным. То есть вполне возможно, что кто-то из оперотрядчи-ков и пытался оспорить полученные инструкции (Буковский называет фамилию своего школьного приятеля Ивачкина, исключенного за это из комсомола), однако весь ход событий убедительно показывает: те комсомольские активисты и бойцы оперотрядов, которые присутствовали на площади, приказам начальства подчинялись.