36 Arguments for the Existence of God - [5]

Шрифт
Интервал

“This is the absolute upper limit of what I can offer,” he had said, the slightest seizure distorting his upper lip.

Going back on the Acela Express-this was the first time Cass had ever taken the expensive high-speed train rather than the slower regional or, more often, the Chinatown bus, which makes the run from New York’s Chinatown to Boston’s for fifteen dollars and only occasionally catches fire-the fumes of his euphoria making him so giddy that he had laughed aloud twice and sufficiently startled the starchy matron next to him so that she had changed places well before she detrained at New Haven, Cass had suddenly thought back to the editor’s oddly defensive words and the equally odd look on his face while he had said them, a suppressed smile of some sort making merry with his upper lip.

René Descartes identified the seat of the soul as the pineal gland, but in Cass’s experience it’s the upper lip that reflects the true state of the soul, giving accurate tells on the self-regarding emotions. Self-doubt and self-satisfaction will both betray themselves there. And if there is an egotist lurking within, the upper lip is the place that will give him away.

Flashed by the backside of New London, Connecticut, Cass thought back to the editor’s self-congratulatory upper lip and felt the touch of a misgiving tugging at the edge of his elation. Back in Cambridge, he called Marty Huffer, asking him what he thought of the offer. Ninety seconds after he had hung up with Huffer, Cass’s phone had rung, with Huffer’s agent, Sy Auerbach, on the line.

“You can’t possibly accept a contract for a book like that without representation,” Auerbach had informed-or flattered or rebuked-him.

“But I already all but said yes to him,” Cass tried to explain. “I think I may have verbally committed myself to him.”

“No such thing. From now on, I’m the one he deals with. I’m your representative. Do you get it?”

“I’m not entirely sure.”

“Well, here’s something that might help you process it. If I can’t get you more than that offer, then I’ll forgo my commission.”

“But he was so nice to me.”

The agent laughed, a mirthless noise.

“What did he do that was so nice?”

“Well, for one thing, he took me out to an expensive restaurant.”

“Which restaurant?”

“Balthazar.”

The agent laughed again.

“Listen, if you let that junket to Balthazar persuade you to accept that offer, then that will be the most expensive lunch you’ve ever had. That lunch will cost you hundreds of thousands of dollars.”

Auerbach had held an auction for The Varieties of Religious Illusion, and not only had the Balthazar editor made a bid five times his “absolute upper limit,” but he had been roundly outbid.

Cass has certainly had his moments of doubt about his agent, wondering whether beneath the cynical exterior there was an even more cynical interior. Is he showman or shaman? A little of both, Cass has come to think, but a force for good for all that. Sy Auerbach has an agenda that goes beyond putting the “antic” back in “pedantic” and the “earning” back in “learning.” His idea is that the time has come for a different kind of public intellectual. The old-time intellectuals, who were mostly scientifically illiterate, not knowing their asses from their amygdalas, have been rendered worse than dead; they’ve been rendered irrelevant by the scientists and techno-innovators, who are the only ones now offering ideas with the power and sweep to change the culture at large.

Auerbach harbors such impatience for the glib literati-the “gliberati,” as one of his own digerati had christened them-that Cass has wondered whether there might not be some personal history. In particular, Cass has wondered whether Auerbach might not have known Jonas Elijah Klapper, the man of letters who had once reigned unopposed over vast stretches of the humanities, including Cass Seltzer’s. Certainly, Auerbach must have known of Klapper. There was a time when Jonas Elijah Klapper had been revered by scholars the world over-with the notable exception of the British, whom Klapper had been forced to despise en masse, observing that “they seem to have lost, with their empire, the possibility of understanding me.” The only thing that Klapper, born on the Lower East Side, must have admired about the English was their accent, since he had successfully acquired it. When Sy Auerbach describes the kind of thinker he detests, obscure references rendered in dead languages falling from their lips like flecks of food off a messy eater, it always sounds to Cass as if he’s holding Frankfurter’s former Extreme Distinguished Professor of Faith, Literature, and Values up to his mind’s eye and ticking off his attributes one by one.

For months, Auerbach had only existed as a disembodied voice on the phone, always answering the “hello” with the announcement “Auerbach.” The image that the voice had conjured had been surprisingly on the mark, as Cass learned when he finally met the man at a packed reading Cass had given at the 92nd Street Y. This was almost a year after Auerbach had held the auction for


Рекомендуем почитать
Гитл и камень Андромеды

Молодая женщина, искусствовед, специалист по алтайским наскальным росписям, приезжает в начале 1970-х годов из СССР в Израиль, не зная ни языка, ни еврейской культуры. Как ей удастся стать фактической хозяйкой известной антикварной галереи и знатоком яффского Блошиного рынка? Кем окажется художник, чьи картины попали к ней случайно? Как это будет связано с той частью ее семейной и даже собственной биографии, которую героиню заставили забыть еще в раннем детстве? Чем закончатся ее любовные драмы? Как разгадываются детективные загадки романа и как понимать его мистическую часть, основанную на некоторых направлениях иудаизма? На все эти вопросы вы сумеете найти ответы, только дочитав книгу.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.


Упадальщики. Отторжение

Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.


Лицей 2021. Пятый выпуск

20 июня на главной сцене Литературного фестиваля на Красной площади были объявлены семь лауреатов премии «Лицей». В книгу включены тексты победителей — прозаиков Катерины Кожевиной, Ислама Ханипаева, Екатерины Макаровой, Таши Соколовой и поэтов Ивана Купреянова, Михаила Бордуновского, Сорина Брута. Тексты произведений печатаются в авторской редакции. Используется нецензурная брань.