33 стихотворения - [3]

Тот — дерзну сказать — превосходит бога,

Кто сидит с тобой и спокойно смотрит,

Как ты смеешься;

Я же — горе мне! — я не в силах слышать

Этот сладкий смех: глохну и немею;

Стоит мне тебя, Лесбия, увидеть —

Разум теряю

И, ни жив ни мертв, чувствую, как пламя

Лижет мне гортань; ничего не слышу —

Так звенит в ушах; ничего не вижу —

Так бьется сердце.

До чего, Катулл, праздность-то доводит!

От нее весь вред, от нее все беды!

Знаешь, сколько царств и царей счастливых

Праздность сгубила?

№ 53

Заседание вышло презабавным:

Там мой Кальв выступал с блестящей речью

О Ватинии и его злодействах;

Вдруг из публики раздается голос:

«Ростом с хрен, а гляди, какой оратор!»

№ 56

Ты послушай, Катон, какая штука,

Так смешно, что смешней и быть не может!

Ты сейчас посмеешься над Катуллом —

Просто смех, до чего смешная штука!

Я застукал раба-мальчишку с девкой

И пристроился, в честь Дионы, третьим:

Он ее, я его, гуськом — умора!!!

№ 60

Не львица ли в ливийских скалах? — нет, / хуже! —

Не страшная ли родила тебя / Сцилла

С такой безжалостной душой и злым / сердцем,

Что ты мольбу о помощи в беде / можешь

Оставить без ответа, не моргнув / глазом!

№ 72

Ты говорила когда-то, что лишь о Катулле мечтаешь,

Даже Юпитер — и тот мил тебе меньше меня.

Как ты была дорога мне! — не так, как плебею подружка,

Но как родному отцу дороги дети его.

Лесбия, я прозрел. И пусть я горю все сильнее —

Знай, что с этих пор я презираю тебя.

Спросишь — как так? — отвечу: влюбленный в ответ на обиду

Не перестанет любить, но перестанет ценить.

№ 75

Лесбия, мой рассудок тобой окончательно сломлен

И доведен до того, что не способен теперь

Ни относиться к тебе хорошо — если станешь хорошей,

Ни перестать любить — что ты со мной ни твори.

№ 76

Если тому, кто о добрых делах своих вспоминает,

Радостно знать, что ему не в чем себя упрекнуть,

Что не запятнана совесть его нарушением клятвы,

Что не вводил он людей в богопротивный обман, —

Видно, Катулл, суждена тебе радость на долгие годы

В вознагражденье такой неблагодарной любви.

Ты себя вел безупречно. Все, что мог сделать, ты сделал;

Все, что мог сказать, ты безупречно сказал.

Все, что ты доверил душе недостойной, погибло…

Так почему ты никак не перестанешь страдать?

Вместо того, чтобы взять себя в руки и к жизни вернуться,

Ты против воли богов мучишься, как на кресте?

Трудно вдруг перестать любить, если любишь так долго.

Трудно, но надо: пойми, в этом спасенье твое,

Это твой долг пред собой, и этого нужно добиться.

Сбрось этот груз с души! Можешь, не можешь ли, — сбрось!

Боги! Если хоть раз вам случалось, над гибнущим сжалясь,

В самый отчаянный миг руку ему протянуть, —

В муки всмотритесь мои, и если чиста моя совесть —

Вырвите из меня этот проклятый недуг,

Что поселился в моей груди и убил в ней всю радость,

Словно параличом изнутри тело сковав.

Я уж давно не прошу, чтоб она меня вдруг полюбила

Или чтоб стала святой — где там! Молю об одном:

Об исцеленьи своем от этой мерзкой болезни.

Боги, спасите меня, сжальтесь, — ведь я заслужил!

№ 77

Руф, я верил тебе, я считал тебя другом — все даром!

Даром? О нет, цена слишком высокой была!

Ты меня предал; твое вероломство прожгло мне всю печень,

Ибо ты отнял все, что было дорого мне.

Как же бесславен конец нашей дружбы, казавшейся вечной;

Как же мучителен яд горестной жизни моей.

№ 84

Аррий всех веселил, говоря вместо «гения» — «хений»,

Вместо «героя» — «херой», вместо «герани» — «херань».

Сам он себя считал знатоком изысканной речи:

«Ты, — говорил он, — херой, ты у нас хений, браток!»

Я полагаю, что так и в семье у него говорили:

Бабка по матери, мать, вольноотпущенник-дед…

Словом, после того, как Аррий был в Сирию послан,

Для утомленных ушей отдых желанный настал,

Снова им стало легко, опасенья и страхи исчезли…

Вдруг долетела до нас страшная, черная весть:

Это случилось, едва он достиг Ионийского моря.

Греции больше нет. Хрецией стала она.

№ 85

Я ненавижу тебя. Я люблю тебя. Как так? Не знаю.

Знаю, что это так, — и худо мне, как на кресте.

№ 86

Квинтию многие чтут красавицей. Я не согласен.

Правда, она стройна, и высока, и бела —

Да, по частям хороша! Но в целом в ней нет обаянья,

Вроде бы все и при ней — только изюминки нет.

Лесбия — вот идеал красоты гармоничной, прелестной,

Соединившей в себе всю красоту всех Венер.[2]

№ 93

Цезарь, мне безразлично, черный вы или белый,

И уж совсем все равно — нравлюсь я вам или нет.

№ 96

Если безмолвные тени слышат наши рыданья

И благодарны живым за непритворную боль,

За нежеланье смириться с утратой, за верную память,

Где оживают друзья и воскресает любовь, —

Верю, что ранняя смерть для Квинтилии стала не горем,

Но утешением, Кальв, — ибо ты любишь ее.

№ 105

<На Мамурру>

Хрен пытается влезть на Пимплейскую гору, но тщетно:

Музы его как спихнут вилами вниз головой!

№ 110

Авфиллена! Достойных подруг нельзя не восславить:

Сколько назначат — берут, что обещали — дают.

Ты же вечно берешь и уходишь, не выполнив долга —

Это обман и грабеж, равных которому нет.

Честная держит слово, а скромная не обещает.

Но обещать и не дать, деньги вперед получив —

Это уж полный разврат! Такое гнусное блядство

Может позволить себе только последняя блядь.[3]

№ 111

Авфиллена! Жить с одним-единственным мужем —