316 пункт «B» - [55]

— Все сорвалось? Я ждал, что вы вызовете меня, лейтенант.

— Слава Богу, что не дождался. Все отменяется. Я выхожу из дела.

— Вы что, лейтенант, решили меня сдать?

— Сдать я тебя не могу, потому что ты расколешься и назовешь меня. Ты, судя по твоим глазам, хочешь сказать, что не расколешься, ты хочешь обидеться. Но заткнись заранее, старый чудак, потому что они сделают так, что ты заговоришь обильно, со слюноотделением, и оговоришь даже своих детей, если они у тебя есть. Они будут тебя просто бить двадцать четыре часа в сутки, и все тут… — Тэйлор стал натягивать брезент на заднее сиденье и на Лукьянова.

— Что вы хотите делать?

— Вернуться наверх и взять в кантине бутербродов для тебя. Тебе каких — с ветчиной или с сыром?

— И тех и других…

Тэйлор вел свой джип зло и быстро. Блоки домов пролетали, не задерживаясь на сетчатке глаза, сплошной полосой. По другой стороне хайвэя пролетала река Хадсон. Дождя не было, но небо, затянутое серыми тучами, сообщало начинающемуся дню тоскливость. Когда из перпендикулярных улиц вдруг высовывались автомобили, Тэйлор сбавлял скорость и страшно ругался. Не обращаясь ни к кому. Когда утренних перпендикулярных его движению автомобилей не было, Тэйлор покрывал руганью пассажира.

— Fuck you, Лук, и всех твоих родственников, если они у тебя есть. Будь проклята ночь, когда ты, старый рахит, появился на взлетной площадке в мое дежурство. Де Сантис сдал бы тебя не раздумывая, и сейчас ты спокойно лежал бы на муниципальном кладбище для преступников под надежным слоем земли…

Лукьянов молчал, давая лейтенанту выплеснуть злобу, надеясь, что она в конце концов иссякнет. Самому ему тоже хотелось вопить и ругаться, но ругать Тэйлора он бы не стал. Скорее Соединенные Штаты и весь Космос, все более похожий на Хаос.

— Ебаный дурной литератор, fuck, что мне теперь делать, что? И еще мы, одурев, ввели в игру этого карлика, твоего дружка-урода. Если бы его не было, можно было бы придумать басню о твоем побеге, или бы я просто пристрелил тебя, зажмурившись и не глядя тебе в глаза. А что делать сейчас, что? Представляешь, если Кэмпбэлл допрашивал этого урода, твоего дружка, и он начал сбиваться в показаниях?..

— Лейтенант, вы не выспались и потому устали и раздражительны. Не все, наверное, так мрачно…

— Мрачно? Он смеет называть ситуацию мрачной?! Да она безвыходна!

— Зачем вы подвергаете себя еще большей опасности и везете меня в батальон? А если кто-нибудь захочет проверить ваш джип, пока вас нет, и наткнется на меня?

— Это исключено, — буркнул Тэйлор. — Казарма батальона — мой родной дом. Никто не посмеет рыться в моем автомобиле, а если посмеет, ничего не поймет: кто ты и почему в моем джипе, поэтому заткнись и сиди тихо. В любом случае мне негде тебя оставить.

Джип лихо, на полной скорости свернул с хайвэя, и Хадсон-ривер исчезла. Ее сменили полинялые бараки. Джип резко затормозил перед бледно-салатовыми воротами. Ясно было, что за такими воротами может скрываться только нечто армейское.

— Закройся брезентом! — приказал лейтенант и, нажав на сигнал, издал оглушительный и отвратительный звук. Как будто жуткая гигантская лягушка проквакала.

Ворота открылись, и лейтенант рывком внес джип на территорию родного батальона. Ленивый часовой в будке лишь на мгновение приподнял задницу из белого пластикового кресла. На голове часового была белая, как унитаз, каска. Он поприветствовал лейтенанта рукой в белой перчатке.

— Все, Лук, мы дома! Лежать, и ни звука. Если кто тебя обнаружит, скажи, что ты мой друг и отсыпаешься, дожидаясь меня. Я вернусь в течение получаса. — Лейтенант соскочил на землю и ушел, зло топая ботинками.

Лукьянов лежал и думал, что лейтенант — единственная нить, связывающая его с жизнью. Если оборвется и она, то останется ноль жизни. Здравый смысл в лейтенанте явно пересиливал его же непокорный авантюризм. Сделать так, чтобы победил авантюризм, Лукьянову оказалось не под силу.

Ему стали слышны звуки воды, потом запах политой земли и политых растений, зафыркала машина для подрезания газона. Очевидно, солдаты убирались на территории батальона. Под эти мирные звуки Лукьянов и погрузился в сон.

Утро Дженкинса началось с интервью с немецкой Брунгильдой. На самом деле девушку звали Юлия. Дженкинс принял ее в рабочем кабинете в восемь утра. Вместе с «Брунгильдой» явились оператор и звукооператор. Все трое были тихими и испуганными.

— Господин Секретарь Департмента Демографии, у нас в Германии нет ведомства, подобного вашему, контролем же за рождаемостью занимается Министерство Здравоохранения. Наши демографические законы не столь суровы, как ваши. Наше общественное мнение считает ваш закон 316, пункт «B», слишком суровым и надеется, что на практике вы редко применяете его. Что вы хотели бы сказать по этому поводу?

Вопреки якобы испуганному внешнему виду, толстая девочка оказалась крепкой девочкой. Никто никогда не ставил подобного вопроса и в такой резкой форме перед Дженкинсом. Он ожидал, что она посвятит интервью убийству Президента. Однако Дженкинс всегда был готов к защите своего закона.

— Буду резок и трезв. На планете слишком много человеческих жизней. Планета изнемогает от тяжести этих жизней. В свое время еще добрый старый Мальтус предсказывал последствия перенаселения. С помощью закона 316, пункт «B», Соединенные Штаты пытаются бороться с перенаселением своей территории. Вторая проблема, исправить которую пытается закон 316, пункт «B», — обилие непродуктивного населения в стране — стариков. Я знаю, что вы собираетесь сказать. Ваш вопрос будет звучать приблизительно так: но вы сами, мистер Секретарь, старый человек, вам семьдесят три года, почему же закон применяется по отношению к одним и прощает других? Отвечаю вам на ваш незаданный вопрос. Наш закон не слеп, он разумен. И к тем членам общества, которые продолжают приносить ощутимую и доказанную пользу обществу, способны активно работать на него, закон 316, пункт «B» не применяется. Одна треть нашего сената — люди свыше шестидесяти пяти лет, но они нужны Америке. Американское общество давно изжило опасное заблуждение, что якобы человеческие существа равны. Еще работы американского профессора Маслова в тридцатые годы двадцатого века доказали обратное.