3 ½. С арестантским уважением и братским теплом - [85]

Я снимаю носок, зажимаю в нем флешку и с силой выворачиваю. Флешка, соответственно, остается где была. Носки кладу на пол, при этом флешка выпадает, а так как она в металлическом корпусе, раздается характерный звук. Мне показалось, что он был очень громким. Смотрю вниз: она лежит, поблескивая, около моей ноги. Никто кроме меня ее не видит. Напоминаю, что в кабинете, с учетом меня, пять человек, то есть по 1,2 квадратного метра на каждого. Наступаю на флешку.

Тем временем начальник оперотдела проверяет ботинки. Заглядывает внутрь. Слегка морщится. Еще бы! Июль месяц, ботинки черные, зэковские, демисезонные, весь день были на ногах — фиалками не пахнут. Начальник аккуратно приподнимает стельки двумя пальчиками, щурится, всматриваясь, что там под ними. Под стельками в ботинках пусто. Я же не дебил. Сим-карты приклеены к низу стелек двусторонним скотчем. Будь опер менее брезгливым, он вытащил бы стельки.

Я стою, не дыша, одной ногой на флешке. Обыск закончен. Надо как-то одеться. Ну, думаю, на них, наверное, наложили заклинание временной слепоты. Пока надеваю носок, аккуратно, движением фокусника, кладу флешку обратно.

Когда понимаю, что запреты проглядели, начинаю возмущаться и принимаю оскорбленный вид. Говорю высокопарно и убедительно. Ментам стыдно.

Запреты, которые скрыть не удалось, — это футболка и четки (собственно, четки ни разу не запрет, но я решаю их отдать на откуп).

В кабинет входит Поросенок.

— Ну что, закончили?

— Да.

— И что?

— Вот.

Поросенок смотрит на футболку и четки. Разочарованно говорит:

— Изъять по акту.

Опер говорит мне:

— Надо написать объяснительную про футболку.

— Что именно?

— Ну, что значит надпись.

Пишу: «Надпись ПТН ПНХ значит „Путин, пошел на хуй“».

Опер:

— Олег, ты совсем?

— Честность — лучшая политика.

Взыскание по этому инциденту не накладывалось.

Впрочем, позже флешку все-таки отжали. Сижу вечером, играю в нарды с Корешулей. Флешку смотрят в телевизионке — я давал, если просили. Тут в локальный участок, где мы состязаемся, из барака выходит дневальный и отдает мне флешку. Я еще думаю: как-то странно — зачем отдал, да еще и под окнами администрации?

Не успел я додумать эту мысль, как распахивается дверь и вбегают дежурный с опером. На дворе уже темно. Дежурный стремительно забегает в барак, а опер, увидев меня, остается снаружи. Чувствуя неладное, направляюсь к бараку. Думаю о том, что надо бы скинуть флешку в ботинок. Опер кричит: «Он здесь!» Дежурный возвращается. Я оказываюсь зажат в тамбуре. Дежурный начинает шмонать. Я выкидываю флешку в ночь, но она не перелетает забор и дзинькает где-то в локальном участке. Опер с фонарем находит ее — на то он и опер. Взыскание — административный штраф 200 рублей.

Через пару недель сижу опять же вечером на улице. Трое режимников с внезапным шмоном заходят в барак. Уходят минут через десять. Иду в барак. Там все шконки, которые стоят у окон и в углах, перевернуты. Заправляю кровать, спрашиваю у дневального:

— Что-нибудь отшмонали?

— Да. У тебя — телефон.

— ???

Проверяю свой тайник. Телефон на месте.

Оказывается, стукач в отряде слил одного из з/к — мол, у него есть телефон. Вечером, перед отбоем, когда все уже достают свои запреты, пришла шмон-бригада. Начинают обыскивать кровати. Телефон чувака, которого слили, не находят чудом — он лежал в подушке, и инспектор его просто прохлопал. Идут дальше. Происходит второе чудо: у другого з/к тоже не находят телефон, хотя он тупо лежит в тумбочке. У одного из зэков телефон при себе, и он, видя, что шмон движется к нему, кладет аппарат ко мне под одеяло.

Вообще, довольно тупой поступок, если не брать в расчет, что мои вещи шмонали редко, поскольку я каждый раз при этом сильно скандалил и взывал к праву. Телефон, естественно, находят. Но я не сильно переживал. Телефон все же не мой, меня в помещении не было. Однако взыскание — ШИЗО с водворением в СУС.

Но погодите-ка! Я забегаю вперед. Очень трудно выстраивать правильную хронологию, когда дни подобны президентским срокам Путина — непонятно, где один заканчивается, а другой начинается.

СУС

Вообще, как я понимаю, на СУС меня решили поместить после истории с митингом. Телефон был отличным поводом, но не было бы его, нашли бы другой — это совершенно не сложно.

Как-то в библиотеку приходит дневальный ШИЗО и говорит: «На киче для кого-то вторую хату готовят. Конкретно так готовят». Думаю: «Вот блэд».

Точно, через час вызывают на комиссию: водворить в ШИЗО с дальнейшим помещением в строгие условия содержания.

Говорю:

— Телефон не мой, за что?

Поросенок:

— Вы с него брату звонили.

Дальше все, как раньше. Ведут в ШИЗО.

— Бриться!

— Не буду!

Сажают во вторую хату. Одного. Она четырехместная и самая холодная из тех, что там есть. От холода начинаю заниматься (так начинается мой путь в спорте). На киче всё как раньше. Мои узнают, что я в ШИЗО, и отправляют ко мне адвоката.

Две недели ко мне каждый день ходит мой орловский адвокат Алевтина. Свидание дают на четыре часа, в том же здании, что и кича, в отдельной комнате. Из бесед с Алевтиной узнаю, что на воле по моему поводу поднялась нехилая буча — десять тысяч человек поставили подписи в мою поддержку, включая свежего нобелевского лауреата Светлану Алексиевич. Но еще больше меня поражает наличие среди подписантов Паштета — бывшего лидера IFK, от которого я дико фанател в юности. Дело даже доходит до президентского совета по правам человека — вроде бы в колонию должна приехать комиссия.