3 ½. С арестантским уважением и братским теплом - [78]
Умида в этот момент прямо клинит.
— Что-что?
Ну и идет на меня. А я чего? Я стою незыблемо. Мозг обрабатывает варианты. Например, если я ударю Умида, то, во-первых, он ударит меня в ответ, а он явно сильнее физически. А во-вторых (и это главное), я знаю, что это прямо готовый состав преступления. Думаю, что буду только обороняться — если не вырублюсь после первого же удара, конечно.
В камеру залетают менты. Всех растаскивают. Меня уводят в камеру № 10 — одиночку. Я подавлен и деморализован. Через 15 минут открывают камеру, говорят: «Выходи». Ведут в прогулочный дворик, там уже Башир, Гело и Нико — бродяги. Все трое сидят в БУРе, то есть в том же здании (камеры тут почти идентичные, разница лишь в том, что в БУРе можно курить и владеть большим количеством предметов). Думаю: «Ну, что же теперь, а?» Говорю Баширу:
— Ну чего, опять руку жать не будешь?
Смеется:
— Не, нормально все.
Жмет руку. И они начинают все втроем говорить. Башир говорит быстро, Гело и Нико просто с катастрофическим акцентом — я ни хера не понимаю, но в целом суть в том, чтобы я не переживал, парни не могут сидеть со мной, но мой вопрос они решат, дают слово. Ну ок, че. Я им говорю:
— Я на якоре (то бишь объявил голодовку).
— Ого! А вывезешь?
— Ну, постараюсь. Ни разу не пробовал, но полон решимости.
— Окей.
Зовут обратно. Приходит Афанасьев.
— Ну что, больше не на голодовке?
— Да нет, почему же, на голодовке.
Уходит. Меня опять ведут в прогулочный дворик. Там уже все, кто сидит в БУРе, человек восемь. Все в возбуждении. Все говорят. О чем речь, хрен разберешь. Понимаю нормально только Чапу — грузина, врача-онколога, севшего за оборот наркотиков. Он мне хоть что-то объясняет. Общий смысл: мы порешали, голодовку сворачивай, в лагерь поднимешься в людской отряд. Потом Гело мне говорит:
— Дай телефон брата.
— У меня нету. — А у меня и правда его нет, потому что телефон Бро жестко DDoSили, и на нем отключена функция приема входящих звонков. — А тебе зачем?
— Я хочу связать его с Вором, чтобы они пообщались по твоему вопросу.
В переводе на нормальный язык это значит: чтобы Бро кому-то заплатил, а Вор отзвонил бы на зону и сказал, что я порядочный. Думаю: «Как этим дебилам объяснить, что мой брат не депутат, не олигарх, а борец с коррупцией из Марьино?» Говорю:
— Плохая идея. Так можно добиться только того, что посадят и брата, и Вора.
Гело смотрит на меня непонимающе.
— Ну, колпак ФСБ, все дела: слежка, прослушка.
Башир, который не в пример сообразительнее Гело, говорит:
— Да, идея очень плохая.
Башир-то понимает, что я политзэк, а в сложные политические схемы вмешивать мир криминала может быть чревато. Объясняет это Гело. Тот соглашается. Чапа дает мне жалобу в генеральную прокуратуру, которую нужно выгнать на волю. Еще мне дают кучу сигарет и спички в пакетике. Набиваю всем этим трусы.
Ведут обратно, но не в камеру, а в кабинет. Там Поросенок:
— Ну что, голодаем?
— В жилку поднимете?
— Если будешь голодать — нет.
— А если не буду?
— Подниму.
— Окей, договорились.
— Вот тебе.
И передает мне маляву, запаянную в слюду. Начальник исправительной колонии передает мне маляву от другого зэка! Там сообщение от Хачика: мол, он со всеми договорился, как выйду из ШИЗО — поднимусь к ним в отряд, так что можно сильно не кипишевать и т. д. Пишу ответ: мол, пусть отзвонит домой, скажет, что я в ШИЗО и без голодовки. «Без голодовки» подчеркиваю — знаю, что Поросенок прочтет и подумает, что у меня уже есть разработанный план Б. Так что знайте: можно передавать малявы по дороге, через канализацию, при помощи котов, приманенных валерьянкой, а можно для этого использовать подполковника УФСИН Афанасьева Юрия Юрьевича.
Первая пятнашка
Когда первый раз получаешь 15 суток ШИЗО, это всегда и для всех очень-очень печально. А мне с первой пятнашкой еще не повезло с моральной точки зрения — меня терзал этот дебильный вопрос с моей «мужицкой» судьбой. Короче, было о чем подумать.
Первые три дня я сидел в одноместной камере. Через стену был уже БУР, и там, тоже в одиночке, сидел Чапа. Хата выглядела примерно вот так:
В туалете была «кабура» под трубой — связь с хатой Чапы. По ней он отправлял мне сигареты и спички. Входное отверстие я закрывал аккуратно вынутым из стены камнем и замазывал края хозяйственным мылом. Ввиду того, что стены были не самые чистые и ровные, выглядело это весьма неприметно.
Самое главное, что мне удалось пообщаться с Чапой. По сравнению с другими з/к он был уже в возрасте, к тому же доктор — чуть ли не мировое светило в своей области онкологии. В БУР попал, поскольку выразил сомнения в том, что какой-то повесившийся зэк действительно совершил суицид. Еще он был недоволен тем, что на промзоне мало платят. Ну и, помимо того, что Чапа — грузин, а значит, у него есть хорошие связи с ворами в законе, он еще и умный. В отличие от 99 % зэков, он мог легко разобраться в нескольких страницах правил внутреннего распорядка. Короче, чувак крайне нежелательный в любых неизолированных условиях.
Чапа мне сказал очень простую штуку относительно моей главной проблемы: конечно, мои заслуги перед лагерем известны, и очевидно непорядочным считаться не могу, но дело это ритуальное, а многие местные блатные в сговоре с администрацией. Как поднимусь в жилую зону, нужно выйти на связь с Ворами, и они разберутся — вопрос мой несложный и для любого криминального авторитета очевидный. Ко мне наверняка будут обращаться с предложениями решить мой вопрос за деньги — так делать нельзя, лучше уже после освобождения как-то отблагодарить Воров: накрыть стол в ресторане, например.
Кира живет одна, в небольшом южном городе, и спокойная жизнь, в которой — регулярные звонки взрослой дочери, забота о двух котах, и главное — неспешные ежедневные одинокие прогулки, совершенно ее устраивает. Но именно плавное течение новой жизни, с ее неторопливой свободой, которая позволяет Кире пристальнее вглядываться в окружающее, замечая все больше мелких подробностей, вдруг начинает менять все вокруг, возвращая и материализуя давным-давно забытое прошлое. Вернее, один его ужасный период, страшные вещи, что случились с маленькой Кирой в ее шестнадцать лет.
Книга первая. Посвящается Александру Ставашу с моей горячей благодарностью Роман «Дискотека» это не просто повествование о девичьих влюбленностях, танцульках, отношениях с ровесниками и поколением родителей. Это попытка увидеть и рассказать о ключевом для становления человека моменте, который пришелся на интересное время: самый конец эпохи застоя, когда в глухой и слепой для осмысливания стране появилась вдруг форточка, и она была открыта. Дискотека того доперестроечного времени, когда все только начиналось, когда диджеи крутили зарубежную музыку, какую умудрялись достать, от социальной политической до развеселых ритмов диско-данса.
Книга вторая. Роман «Дискотека» это не просто повествование о девичьих влюбленностях, танцульках, отношениях с ровесниками и поколением родителей. Это попытка увидеть и рассказать о ключевом для становления человека моменте, который пришелся на интересное время: самый конец эпохи застоя, когда в глухой и слепой для осмысливания стране появилась вдруг форточка, и она была открыта. Дискотека того доперестроечного времени, когда все только начиналось, когда диджеи крутили зарубежную музыку, какую умудрялись достать, от социальной политической до развеселых ритмов диско-данса.