3 ½. С арестантским уважением и братским теплом - [38]

1. Я понимаю: все мои надежды на то, что «особое отношение» закончится после этапа, необоснованны. Это, конечно, забавно и все такое, но очень неудобно с практической точки зрения.

2. Я теряюсь в догадках: что именно имеется в виду под безопасностью? Но главное — о чьей безопасности идет речь: моей, конвоя или остальных зэков?

3. Я думаю про подполковника: «Вот же гондон, а!» Ведь про цели безопасности он сказал в голос, и все притихшие зэки в вагоне, конечно, это слышали. Получается, я еду в режиме «безопасного места». То есть я зэк такой степени непорядочности, что для того, чтобы остальные зэки меня не убили, вертухаи отдельно блюдут мою сохранность. Это, конечно, не соответствует действительности. Но когда я на выходе пожелал всем «зеленой» дороги и «черных» зон, мне не ответил никто. Было довольно неприятно.

Как только я спрыгнул на орловскую землю, я сразу понял, что дальше все будет несколько по-другому. Заключение становится все менее романтическим мероприятием. Выглядело это так:

Какой-то ж/д разъезд на отшибе. Тускло светят фонари. В их жалком свете, не кружа, падает мелкая снежная крупа. По периметру люди в бушлатах с автоматами и лающими собаками. В центре — колонна зэков на корточках, скованная одной цепью, во всех смыслах. Головы у всех приклонены. Криков «АУЕ», «Жизнь ворам!» не слышно. Пососать барбариску начальнику никто не предлагает. Колонна по двое. В последнем ряду один зэк, и рядом с ним местечко свободно, о чем говорит пустой браслет наручников — звено общей цепи.

Мозг человека очень быстро принимает решения, и я, оценив обстановку, без лишних уточнений направился вковываться. Меня остановили: нет-нет, не надо. Приковали наручником к конвоиру. Колонна гуськом направилась к камазу. Я же проследовал к отдельному (!) автозаку. Если и было что-то, о чем я в тот момент жалел, так это о том, что на мне не было леопардового плаща и шляпы.

В общем, такая вот история про то, как я #невсталнаколени. Никто меня, конечно, на колени не ставил, но ведь и правда получилось, что не встал!

Мой автозак — это такая модифицированная газель. Расположение и количество отсеков то же, что и в камазе, но сами они поменьше. Зато суперчисто. Все новенькое, блестит. Камеры повсюду, очень светло. Если бы там был питьевой фонтанчик, я бы совсем не удивился.

Для проформы спросил, можно ли курить. Нет. Поговорить конвоиры тоже стеснялись, поскольку велась съемка. Минут через десять я уточнил, едем ли мы все еще по вокзалу (тряска была такая, как будто постоянно переезжаем через рельсы). Конвоиры поулыбались моей московской изнеженности и сказали, что это улицы города Орел.

Так как разговор не клеился, я достал книжку про приключения бравого солдата Швейка (отец передал ее мне в «Бутырке») и углубился в чтение до самого СИЗО. Почему, кстати, в СИЗО города Орел, а не в ИК-5 «Нарышкино», где мне предстояло отбывать наказание? Это очень просто. В вагоне едут все, кому сидеть в Орловской области, а это может быть:

— колония-поселение или женская колония в Шахово;

— колония общего и строгого режима в Нарышкино;

— колония строгого режима для ранее судимых в Ливнах;

— колония-поселение в Мценске.

Сразу отправлять туда с вагона — неэффективно экономически, поэтому арестантов везут в СИЗО, где они ждут трансфера. Такие распределительные центры, централы по-простому.

Через пять минут после высадки в СИЗО города Орел я увидел больше сотрудников ФСИН, чем видел в «Бутырке» за два месяца. Это произвело на меня сильное впечатление. Еще больше меня поразило внутреннее убранство изолятора. Меня завели в отдельный бокс. В принципе, он не сильно отличался от бутырского. Но! На стене не было ни одной надписи. В «Бутырке» же с трудом можно было найти чистое место на стене. Личные данные там перекрывались проклятиями, проклятия — политическими лозунгами, лозунги — частушками, частушки — полными боли стихами, а поверх всего были нанесены похабные рисунки (в последнем я принимал непосредственное участие, а также писал политлозунги).

Я долго ходил и не верил своим глазам, разглядывал чистые стены. Удивить меня уже было трудно, но тут в сторону отъехала стена. Не совсем стена — на одной стороне бокса была такая железная ширма, от пола до потолка. За ширмой оказалось окошечко, за окошечком — мужичок. Узнал мои данные, попросил поприкладывать пальцы к сканеру отпечатков.

Сейчас я задумался: а было ли это все на самом деле? Может, чистые стены нанесли моему сознанию какую-то травму и мозг дорисовал сцену с отъезжающей перегородкой и высокотехнологичной дактилоскопией? Просто это воспоминание не сильно вяжется с последующим совком и колхозом, царящими в этом цэфэошно-уфсиновском хозяйстве. Не знаю, не знаю.

Потом меня повели на обыск. К этому времени остальных вновь прибывших уже осмотрели, о чем свидетельствовал узор из всяческих оберток и прочих предметов на полу. Мусора было много, как и мусаров при погонах. Автор этих строк оказался в положении ярмарочного слона: с тех пор, как я приехал в Нарышкино, любой мало-мальский начальник, оказывавшийся со мной на одной территории, считал своим долгом посмотреть на меня. Через какое-то время руководство удовлетворило свое любопытство и свалило. А меня стали доосматривать двое каких-то «малышей», лет по двадцать, наверное.