3 - [25]

– Тут тебе не там, – вздохнула я. – За взятку посадить могут. Лучше притормози.

– Ладно–Ладно, – проворчал он недовольно, но всё же стрелка на приборе поползла вниз, устремляясь к разрешённым девяносто.

– Как ты стал фотографом? – вырвалось у меня.

Меня одарили очередной улыбкой, способной растопить даже льды Антарктики:

– У меня две младших сестры, обе модели.

– Серьёзно? – я невольно улыбнулась, и устроилась на сиденье в пол–оборота, приготовившись слушать.

– Да. Я окончил художественную школу и работал в галерее, когда они попросили помочь им с портфолио. Я помог, мне всегда нравилось фотографировать. Потом посыпались заказы от их подружек, а потом ко мне обратилось агентство.

– У тебя большая семья, – больше констатировала, чем спросила я.

– Да. Мама, папа, сёстры. Бабушки. Дедушки, дядюшки. Моё детство не прошло в детдоме, – как–то задумчиво протянул он, вглядываясь в дорогу.

– Семейном доме, – поправила я, – Это другое. И не надо меня жалеть, – я посмотрела в окно и оценила силу дождя в лёгкую морось. – Можно в машине покурить?

– Да, конечно, – разрешил он с коротким кивком, – Ты не вызываешь жалость, это просто… На самом деле, это похоже на мою семью.

– Да ну? – промычала я, прикуривая сигарету.

– Да. И Агния Фёдоровна чем–то напомнила мою бабушку по материнской линии, – улыбнулся мой спутник, – Чему она так сокрушалась, когда ты прощалась?

– Я ей деньги дала, – я выпустила тонкую струйку дома в приоткрытое окно.

Артур как–то передёрнулся и нахмурился. Я продолжила:

– Она всегда возмущается, когда я даю деньги. А им нужно крышу ремонтировать, да и вообще, – я вздохнула, – Расходов много.

– А государство не помогает?

– Помогает, и неплохо. Просто эти деньги попадают в руки к директору, – я изогнула бровь, посмотрев на него и поймала хмурое выражение, – А ей нужнее кабинет отремонтировать, вместо крыши. И компьютер новый важнее, чем новые игрушки.

– Я думал в Европе такого не бывает.

– Такое везде бывает, – фыркнула я, выбрасывая сигарету в окно, – Людская жадность в любой точке мира одинаковая. И коррупция есть даже в Европе. И у богатых почему–то прав больше, чем у бедных. Такое впечатление, что богатство – это единственное, что можно выставить напоказ; и чем нельзя делиться.

– Завидуешь? – едко бросил он.

– Чему? Деньги, Артур, – затянулась ещё раз, вдохнув ядовитый дым, – Это не богатство. Само слово богатство откуда берёт начало? Бог. Богатым раньше называли человека, в котором от Бога есть, – отвернулась к окну, посмотрев на мелькающие в стороне ёлочки и кустарники, – Меня просто задевает, что деньги так нечестно распределяются. Почему какой–то банкир живёт в трёхэтажном особняке; а онкобольные дети – в обшарпанных палатах с потрескавшейся штукатуркой и облупившейся краской; и почему простые люди собирают деньги на лечение таких детей? Почему депутат колесит по городу на машине с водителем; а бабушка Валя, ветеран великой отечественной, должна на рынок добираться на автобусах с тремя пересадками?

– Тебя бы да в коммунизм, ты бы Сталина затмила, – саркастично произнёс Артур.

– И при коммунизме, я уверена, такое было, просто это было не так явно что ли. Дело не в политике, не в общественном строе. Люди. Дело в людях, – я высунула кончик сигареты в щель приоткрытого окна и понаблюдала, как пепел разлетается в стороны, – Мы так привыкли считать себя homo sapiens и забыли о том, что такое разум. Выживает сильнейший – это про животных. Во всяком случае, так должно быть. Мы забыли о человечности, морали, совести, – вздохнув, я провела пальцем по стеклу и тихо добавила, – Сейчас на ум приходят только стихи Талькова:

Мы – подкидыши, стервы эпохи,

Чудом выжившие под забором,

Отсекавшим от Господа Бога

Вакханалию лжи и террора.

Артур улыбнулся и продолжил:

Скорбь великая, слёзы и грусть,

Прозябание на коленях.

Что плохого Вам сделала Русь

Уважаемый гений?

Я тут же подхватила:

Ну не нравился Вам наш народ…

Так в Швейцарии бы оставались

И кровавый свой переворот

Там, в Швейцарии, свершить бы пытались.

Я горько усмехнулась и поняла, что от своего монолога я смертельно устала.

Как я могу объяснить человеку, который носит часы за тридцать тысяч, что ценность этих часов измеряется порой в целую жизнь? Как объяснить ему, что эта машина; пятизвёздочная гостиница; забронированный на ночь ресторан – это настолько пустое и ненужное, что даже тошно от этого? Как рассказать ему о том, что иногда просто хочется свернуться калачиком, положив голову на тёплое плечо; сидеть на промявшемся диване в стенах старой и не отремонтированной квартиры в Хрущёвке?

Откинувшись на подголовник, я прикрыла глаза и тихо сказала:

– Лимит слов исчерпан.

– Вот и поговорили, – мягким голосом сказал Артур.

12

Через час машина остановилась у гостиницы. Я покачала головой, и коротко попрощалась с Артуром, оставив его с удивлённым и раздосадованным лицом у входа. Не знаю, на что он надеялся, но я сослалась на ещё одно дело и пошла бодрым и почти строевым шагом в направлении старого города.

Вообще, Таллинн – удивительный город. Город контрастов, если быть точной. Ты выезжаешь из спального района, построенного в Горбачёвское и Хрущёвское время; и попадаешь в центр, где бетонные сталинки перемешаны с небоскрёбами из стекла и металла. Но на этом пересечение разных эпох не заканчивается, потому что, пройдя ещё какое–то расстояние, ты оказываешься прямо в средневековье; среди известняковых стен, красных черепичных крыш и крошечных флюгеров на шпилях старинных католических церквей.