2x2=мечта - [21]

— У меня дебют слабый, а потом я разыгрываюсь.

— Наша сила в понимании наших ошибок. Надо тебе подзубрить дебюты.

— Пан учитель, правда, это свинство, американцы нарочно поддались норвежцам, чтобы Польша не попала в финал! — сказал Абанович. — А наши играли со страшной силой, просто исключительно!

— Ты норвежцев не трогай, они-то тут при чем! — крикнула Людка.

— А вот при том: американцы поддались им нарочно! — разозлился Корчиковский и тут же разозлился еще больше, потому что получилось, будто он заговорил с Людкой.

— Вы эти партии разбирали? — спросил пан Касперский, не вступая в спор по национальному вопросу.

— Все до одной, пан учитель! Мы их вырезали. Можем вам показать.

— После уроков. Кто у нас сегодня ассистент?

— Я, — вскочила Янка Крук.

— Итак, сейчас уважаемая ассистентка Крук отведет жаждующие знаний массы в физический кабинет. Проделаем кое-какие опыты. Прошу только идти не со страшной силой, а исключительно тихо, ибо вокруг наши собратья, героически преодолевая трудности, припадают пересохшими устами к чистым родникам науки. И с нашей стороны было бы жестоко и негуманно мешать им. Крук, ты зачем тащишь в кабинет стул?

— Чтоб вам было на чем сидеть, пан учитель.

— А ты, Ковальский? За что ты стукнул Фрончака?

— Так просто.

— Фрончак не боксерская груша. Впрочем, когда он стоит у доски, я начинаю в этом сомневаться. Ну, живо, живо! Внутренним взором я уже вижу вас в лаборатории. А может, вследствие долгой педагогической работы у меня начались галлюцинации и вскоре мне будут мерещиться белые мыши и зеленые верблюды?

«Зеленые верблюды» были явно не лучшей находкой пана Касперского — они могли напомнить классу про зеленого клопа. Людка внимательно огляделась, но с тех пор стольким разным людям давалось столько разных прозвищ, что никто и внимания не обратил. Наверно, даже Корчиковский давно забыл, только она одна и помнит, потому что это касалось ее.

С тех пор как Ядзя ушла из их школы, Людке было очень одиноко в классе. Они столько лет дружили! А Ядзина мама взяла да и переехала в новую кооперативную квартиру в другом районе и заявила, что Ядзе нельзя ездить в школу так далеко. И это за три месяца до конца учебного года! Ядзя плакала, но все было напрасно — у нее, видите ли, в детстве шла носом кровь, хотя сама она ничего такого не помнит. С учебой она, в общем-то, справлялась, во всех школах эн плюс один раз проходит одно и то же. Но привыкнуть не могла ни к своему району, ни к школе, ни к учителям, хотя прошло уже два месяца. Один раз Ядзя прогуляла уроки и приехала повидаться с друзьями, но ведь не пойдешь же в класс — моментально сообщат в новую школу, и она пять часов просидела в уборной, а час со сторожем в раздевалке. В классе ей удалось побыть только на переменках.

Людка три дня сидела на парте одна, а потом несколько дней с Фрончаком, но однажды, видно, у него в башке расхулиганились оловянные солдатики, и он на уроке геометрии уколол Людку в ногу циркулем. Людка заорала благим матом, а математичка, невзирая на объяснения, что это получилось «совершенно случайно», закатила каждому по замечанию в дневник и немедленно рассадила.

— Это было отравленное копье, — прошептал Людке на прощание Фрончак.

Пани Мареш слегка перетасовала учеников и на место Ядзи посадила Кристинку Каминскую, которая Людке даже нравилась, а все-таки это была не Ядзя. Каминская была влюблена в Томалу из одиннадцатого класса и носила с собой пудреницу.

Людка рассказала ей про Того Человека и про четыре большущих свертка, которые Он вытащил однажды из своей «шкоды». Они с Кристинкой решили, что Он, должно быть, коллекционирует произведения искусства — Он так осторожно нес эти свертки, словно в каждом была драгоценная этрусская ваза.

Правда, Кристинка, которая любила детективные романы и не пропускала по телевизору ни одной серии «Кобры»[10], выдвинула предположение, что в свертках лежал разрезанный на части труп, но Людка возразила, что трупы обычно уносят, а не приносят, и этот вариант был отброшен.

Но вот посвятить Кристинку в свой план с макулатурой Людка не решилась. С Ядзей они не успели его осуществить. Правда, Ядзя иногда после школы приезжала к Людке, но Людка постепенно пришла к выводу, что не стоит совать нос в чужие дела. Может, потом когда-нибудь. В общем, там видно будет.

Для Ядзи переход в другую школу только в одном отношении был полезен. Ей не приходилось теперь быть в том же классе, что и Корчиковский, и ничто не напоминало ей, как низко она некогда пала. Хоть и недолго была Ядзя влюблена в Корчиковского, а все-таки, должно быть, чувствуешь себя идиоткой, когда видишь столь неудачный объект своего прежнего чувства. И к тому же чувства безответного. Конечно, взаимность — дело второстепенное. Главное, чтоб было в кого влюбиться, с кем мысленно делиться всеми переживаниями и представлять себе, что будет, если вообще что-нибудь будет… Людка отлично это понимала, но сохнуть по Корчиковскому, которого — весьма сомнительное удовольствие! — видишь по пять, шесть, семь часов в день шесть раз в неделю, ей-богу, совсем не так уж весело. И ведь Корчиковский знал, что Ядзя по нем сохнет. Она не умела сохнуть тайно. С того момента, как Корчиковский сделался для нее центром вселенной, Ядзя смотрела на него неотрывно все уроки подряд и даже во время контрольных работ ухитрялась посвятить этому занятию с четверть часика. На переменках у нее всегда была масса дел к Корчиковскому, и вообще она всячески норовила пристроиться к нему поближе.