27 приключений Хорта Джойс - [24]

Все сковано льдом, все занесено, снегом.

Только заячьи следы, всюду натыканные в лесу, говорили о жизни.

Да еще, пожалуй, неизменный опаловый дымок, столбом уходящий в небо говорил, что в этом лесу, на горе, у реки, стоит землянка, занесенная снегом, и там живет какая-то капля жизни.

Однако вот третью неделю, как прошел неслыханный снежный буран, лыжные следы вокруг этой землянки исчезли.

Впрочем, и сама землянка была погребена под толстым слоем снега и выбраться оттуда в лютый мороз было невозможно.

— Ну, вот в нашей снежной могиле, — говорил Хорт, оттачивая топор, — дров хватит только до утра. Запас весь исчерпан. Во что бы то ни стало утром возьмемся за вылазку на свет лесной и припрём хоть одну сушину, которой хватит дня на три, а там, авось, потеплеет, и мы как-нибудь отгребемся от снега. Вот он — наш север, Рэй-Шуа.

— Да, чорт возьми, — отозвался Рэй-Шуа, скорчившийся от озноба и дымящий трубкой, — я много слыхал о снегах севера, много видал в кино снежных картин, много фантазировал сам и читал, но такого дьявольского положения погребенных снегом в глухом лесу, да еще в сплошной мороз в сорок градусов, и подряд семнадцать дней в этой норе, — этого я никак не мог ожидать. Впрочем я далек от мысли жаловаться на судьбу. Мне все равно — где меня трясет, здесь ли от холода или на юге от малярии. Меня — главное — беспокоит наша Чукка: она что-то побледнела за эти дни…

— Если побледнела я, — стараясь казаться веселой, заговорила Чукка, приготовляя обед, — то потому только, что единственной причиной являюсь страданий Рэй-Шуа, который безвинно вместе с нами погребен в снегах и может быть раскаивается… Мне это больно.

— Ххо-ххо-ххо, — мефистофельски загоготал Рэй-Шуа, приседая, — уж не думаешь ли ты, Чукка, что этой подснежной хижине я — Рэй-Шуа предпочел бы какой-нибудь красной кожи стартовский кабинет с письменным столом? Ххо-хо… И уж не думаешь ли ты, что мне интереснее писать романы с приключениями, чем трястись здесь от смертных морозов вместе с тобой и Хортом? Или ты полагаешь, что я потерял вкус к жизни и меня тянет канцелярия литературного искусства? О, ххо, к чорту всех чертей все обывательские кабинеты с фотографиями их обитателей, к чорту письменные столы, к чорту мои фантазерские книги и всю мою чудачью славу, радость, которая у всех сводится только к высокому звонкому гонорару…

…Да! К чорту мое писательство. Я — дикарь, австралиец, зверюга, обезьяна, сын природы, охотник, собака, родной брат Дианы, племянник медведя, но не обыватель, не мещанин, не рантье. Я счастлив, что ни одному из моих многочисленных легкомысленных читателей не придет в башку мое местопребывание. И никакой тут жертвы нет. И если я завтра сдохну — лучшей могилы, лучшего конца мне не надо, и лучших свидетелей не хочу, и их нет. Я родился в норе, как истинная обезьяна, и только в норе чую дом свой, а всем и каждому желаю палат и дворцов. Особенно — беднякам. Я же миллиардер духом и могу позволить роскошь 17-й день жить занесенным судьбой и снегом чорт знает где, но с Чуккой и Хортом.

Чукка подбежала к Рэй-Шуа с куском мороженого мяса и расцеловала оратора со словами:

— Друг наш, Рэй-Шуа, верю, верю и слово даю тебе, что снова щеки мои розоветь будут и сердце утихнет, успокоюсь я, лишь бы ты спокоен был, как отец. В общем же мне, право, нравится, что мы под снегом живем по медвежьи в берлоге своей и говорим разные веселые слова и не унываем мы, нет. Ведь Хоразы никогда не унывают…

…Еще когда па Соленом Острове, у Джоэ-Абао жила я, и книг твоих не читала, и мысли твои не знала, и тогда не унывала я, а спасения ждала от отца и тебя… И вот вместе мы, и вот неразлучны мы. Как жизни не верить, и друг друга как не любить?

Молча Рэй-Шуа, но с жаром, поцеловал плечо Чукки, отошедшей готовить обед.

— А завтра, или чуть позже, — утешал Хорт, — мы отгребем снег, заготовим дров, настреляем зайцев, заморозим их, как морозили шампанское в былое время, и вдоволь нагулявшись на лыжах по снежным пуховикам, по сугробам, засядем за заячий ужин, а в землянке разведем тропическое тепло, будто в Австралии под Козерогом, закурим трубки и пофилософствуем о вообще…

— Браво, Хорт Джойс, — ожил Рэй-Шуа, — твоя душа чертовски молодеет с каждым часом.

— Стой. Не хочешь ли ты сказать, — перебил Хорт, подняв топор, — что от старости я впал в естественное детство. Ну, ну? Или я не сумею доказать, что юность, светлая юность живет во мне, а не детство.

— Докажи, докажи, — заторопили Чукка и Рэй-Шуа.

Хорт быстро оделся, взял длинную веревку, топор и вышел в сени, посвистывая.

Чукка и Рэй-Шуа наблюдали.

Из сеней Хорт открыл дверь в чулан, где хранились разные припасы, мотор от лодки, инструменты и всякая всячина, и все это перетаскал частью в сени, частью в хижину.

Потом в верхней стене чулана, что возвышалась над землей, начал рубить четырехугольное оконное отверстие.

Прорубив, Хорт лопатой стал, выгребая снег в чулан, проделывать снежный коридорчик, в который скоро забрался, как крот, продолжая сбоку выкидывать снег.

Чукка и Рэй-Шуа мерзли и хохотали.

Диана рвалась в снежную нору к Хорту, очевидно полагая, что Хорт зачуял без ее ведома какого-то зверя.