27 приключений Хорта Джойс - [16]

Юные жены Джоэ-Абао смотрели из-за занавесок, блестя глазами в сторону гостя.

Началась музыка на маленьких барабанах.

Рэй-Шуа зорко наблюдал за выполнением важного поручения Саида, который, разыгрывая пьяного, должен был как-нибудь подбежать нечаянно к Аши и незаметно спросить — знает ли она имя Хорта Джойс?

В разгаре игр, когда была объявлена передышка, а музыка продолжалась, всем на удивление и смех показался пьяный Саид, смешно и ловко приплясывая.

Рэй-Шуа ждал…

Джоэ-Абао заливался детским смехом.

Саид закружился в пляске и наконец задержался перед занавесками и упал.

Вставая на ноги, Саид впился глазами в Аши, спросил:

— Знаешь ли ты, Аши, Хорта Джойс?

— Отец, мой отец! — вскрикнула Аши.

В этот момент к Саиду подбежали играющие и увели.

Саид дал Рэй-Шуа условленный сигнал.

Рэй-Шуа взволнованно сжал в своем боковом кармане приготовленное письмо, которое надо было передать из рук в руки, чтобы не подвергать риску столь важное дело.

Письмо было такое:

«Чукка, дочь моя, легенда моя, Чукка. Я ищу тебя 15 лет. Теперь ты со мной. Счастье с нами. Исполни: ровно в 8 вечера через 3 дня, через 72 часа, будь па поляне за озером по этому точному плану, что на обороте письма. Мы подлетим на аэроплане. Мы спасем тебя. Будь же готова. Жди. Ровно в 8. Твой отец, пронзенный предчувствием счастья, твой Хорт Джойс».

В это время к Джоэ-Абао быстро подошел начальник игр и сказал:

— Великий вождь, твоей жене Аши стало вдруг дурно. Она лежит в обмороке, что делать?

У Рэй-Шуа остро, колко забилось сердце и вдруг блеснула мысль — он предложил:

— Пусть будет известно великому вождю, что я считаюсь в Уоддоджи лучшим врачом и могу помочь супруге.

— Твоя рука, Рэй-Шуа, — обрадовался Джоэ-Абао — пусть спасет Аши. Спаси…

Через минуту Рэй-Шуа, глядя на часы, отсчитывал биение пульса Аши, стоя близко у изголовья.

Он дал ей холодной воды и произвел искусственное дыхание.

Аши очнулась.

Улучив момент, Рэй-Шуа вложил Аши в руку письмо, прошептав:

— Это от Хорта Джойс.

11. На высоте 8-ми тысяч метров

Барограф аэроплана «Наоми» показывал 8 тысяч метров, когда механик-летчик известил Хорта Джойс, что при данной нагрузке большей высоты он дать не может.

— Я горячо благодарен и за этот рекордный подъем, — ответил директор, посылая летчику бокал итальянского цинзаро, — для моего счастья это первая и последняя высота… Выше мне никогда не подняться и не надо. Не правда ли, Чукка?

— Да, отец, не надо… — кротко и тихо произнесла Чукка, ни на секунду не отрываясь от груди отца, куда припала, как ребенок, с момента своего входа в каюту.

Светлая полнолунная ночь, напоенная звездной тишиной, торжественно царила кругом, сковывая всех счастливейшим молчанием.

Музыка мотора гулко и мягко таяла в опаловом пространстве, никому не мешая.

Электричество решили не зажигать.

В окно смотрела только Наоми и то лишь потому, чтобы никого не стеснять и — главное — не заговорить, не нарушить сказочного молчания, которое сразу создала Чукка.

А поговорить Наоми хотелось так нестерпимо, что у нее кружилась голова: ведь там много произошло чудесного, волнующего, замечательного, радостного, горестного, разного…

По движениям ее локтей, по нервным плечам можно было предсказать, что едва ли у Наоми хватит героического терпения молчать, тем более, пейзаж лунной ночи был для нее однообразен, а созерцать она не умеет.

Впрочем, здесь Наоми понимала все без исключения и, вероятно, только ради одной Чукки, испуганной птицей прижавшейся в уголок к отцу, только ради ее, не привыкшей к словам, длилось глубинное молчание.

Очевидно все ждали, чтобы заговорила Чукка.

Но Чукка только, как прожекторами, водила своими черно-бархатными глазами и, казалось, хотела осилить, осознать происходящее или просто хотела поверить…

Поверить может быть во все то, что создала сама стальной силой своей твердой воли, — концентрацией своей непоколебимой настойчивости, неостывающим желанием добиться свободы, именно такой свободы, счастливая вершина которой не ниже этих 8 тысяч метров.

Поверить — главное — в волшебные недавние сны, ставшие явью.

И в этой яви поверить в многое то, что должно осуществиться…

На минуту Чукка остановила свои глаза на Рэй-Шуа, чтобы молча узнать, почуять, понять, впитать, уразуметь о своей судьбе дальше.

И узнала…

Рэй-Шуа медленно тянул ром, курил сигару за сигарой и не сводил глаз с Чукки, чьё беспредельное обаяние было подобно беспредельности межзвездных пространств, чье магнитическое насыщение непреложно влекло, звало, тянуло, приковывало.

Рэй-Шуа говорил с ней вот этим магнетическим молчанием, говорил медленно, глубинно, возвышенно, нежно.

Говорил не тревожа, не волнуя.

Напротив: каждую новую секунду, он бережно, на руках тонкой мысли, доносил, оберегая ее спокой, и молча спрашивал: говорить ли еще?

И когда молча она отвечала: говори…

Он говорил еще.

Все, кроме юной Наоми, точно знали и слушали слова молчания, так как все кругом было единым общим счастьем.

Джек Питч и Ниа сидели друг против друга, освещенные голубым серебром луны, и также бессловно говорили глазами и улыбками.

Ниа ехала с Джеком в Америку: так о них думали все и, кажется, не ошибались.