25-й - [39]

Очнувшийся землянин возмущённо замычал в кляп, заёрзал связанными перед грудью руками, и я поспешил всё разъяснить, достав пистолет и на всякий случай направив его на пленника:

 — Да, как видишь, у меня маленькая проблема с ногой. Идти мне далеко, а ты способен помочь. Свой рюкзак можешь оставить здесь — вместо него я поеду.

Хоть во рту у немца кляп, я вполне разобрал его предложение пойти на х... ну, то есть, самостоятельно. Пока ещё держится. Пора надавить, но для начала — не физически.

 — Трудно семье живётся... Страна разрушена, вынуждена повернуть штыки в сторону вчерашнего союзника, ещё и кормильца не станет... Детишки будут так горевать... Ты будешь свободен, если... отвезёшь, куда прикажу.

Телепатия здесь не при чём; я просто порылся в вещах пленника, пока он валялся, и прочитал его документы. Аргумент насчёт семьи оказался очень весомым, землянин потряс головой, показывая, чтобы я вынул кляп.

 — Только тихо, иначе отстрелю нос.

Я вытащил блестящие от слюны перчатки, и немец действительно повёл себя тихо, вот только сказал не то, что мне нужно:

 — Ты себя в зеркало видел, мутант?

 — А что, всё печально?

 — Да не то слово. Можешь без маски на Хэллоуин ходить. Рожа у тебя как... не знаю... как...

 — Как морага с зубами? — с улыбкой подсказал я.

 — О, точно.

Он снова отправился в сладкий нокаут.

 — Я сказал, что ты освободишься, но не сказал, что вернёшься в целости. — Продолжил я разговор, когда пленник пришёл в себя. — Чтобы нести меня, тебе понадобятся лишь две ноги. Без языка можно вполне обойтись. А пока он у тебя есть, мы поговорим. Что вы здесь забыли, ефрейтор Хугель?

Он повертел головой, посмотрев на убитых товарищей, помянул их несколькими секундами молчания и решил всё-таки отвечать — осознал свои шансы. Вернее, их отсутствие.

 — Появились сведения о том, что при отступлении в наших тылах остались некрианские легионеры. Нас (и другие отряды вроде нашего) отправили зачищать местность.

 — Где теперь передовая? Что стало с некрианцами?

 — Я слыхал, что наши загнали их под самый Нюрнберг. Бои теперь идут чуть ли не в городе.

Мне стало нехорошо при этих словах. Отсюда до города шестьдесят километров. Шестьдесят, Перият его, километров без ноги по вражеской территории, где рыщут вот такие отряды зачистки?!

 — Чего притихла, игуана? Передумал возвращаться? Я-то могу упрямствовать, пока ты меня не пристрелишь, вот только сам ты отсюда не выберешься. Давай-ка лучше к нам. Руки у тебя на месте. Есть, что поднять кверху.

 — Руки есть — выбора нет. У тебя. — Я сунул пистолет ему в челюсть и надавил стволом с такой силой, что землянин нагнулся подбородком чуть ли не к почве. На его коже остался красный отпечаток от дула. — А кто дочку от рака лечить будет? Крутой нашёлся? Упрямствовать он может...

В рюкзаке Хугеля завалялся рекламный буклетик онкологической клиники, а в паспорте указано, что все его дети — девочки. Может, я ошибаюсь, и раком болен какой-то другой родственник землянина, но сам он мою догадку не опроверг. Пленник попробовал давить на психику, констатируя тот факт, что у покалеченного меня шансов на спасение мало. Вот только я в этом куда искуснее, и напоминание о больной дочке поставило немца на место.

Собрав все необходимые вещи, я повесил рюкзак за плечи, а сам повис за спиной ефрейтора. Не без натужного пыхтения тот выпрямил ноги и поплёлся на юг, то и дело ворча что-то недовольное, но не слишком громкое — кромка легионерского боевого ножа зависла у горла и не даёт как слишком активно двигать челюстью, так и думать о возможности позвать на помощь, окажись кто рядом. Один рывок в сторону, и вся кровь землянина станет бить наружу, а не в мозг.

 — И чего тебе ночью не спится, хамелеон?

 — Сейчас только двенадцать часов. Для меня рановато, а ты поспал. Ещё пару часиков меня потаскаешь.

 — Сукин сын...

 — Возможно. Уж не знаю, чьих генов в меня напихали.

 — Так ты из этих, клонов? То-то я думаю, чего ведёшь себя, как полный ублюдок... Скажи, а этот круглый клапан в лицевой части ваших шлемов — он зачем нужен? Чтоб мы вам туда член совали?

Движение ножа по щеке, оставившее длинный порез, заставило его сменить трёп на злобное шипение.

 — Когда я приказываю заткнуться — это значит, что ты должен заткнуться. — В десяти словах объяснил я. До него дошло.

Долго тащить на себе некрианца, который без одежды, доспеха, оружия и вещей весит чешуедранный центнер, он не смог. Пришлось войти в положение пленника и разрешать ему останавливаться на отдых, а привал до утра мы сделали уже часа через три, хотя в одиночку я мог бы ползти и до пяти утра. Бедолага Хугель рухнул на землю в таком бессилии, что я даже испытывал сомнения, когда связывал его на ночь по рукам и ногам. Что он в своём нынешнем состоянии может натворить? Куда бежать, если от усталости ноги отказывают?

Он действительно проспал, как убитый, до самого утра. Не он разбудил меня своими попытками к бегству; это мне пришлось его будить.

 — На. — Я протянул Хугелю кусок колбасы и хлеба из его же припасов. Без еды и энергии в ней он и сам по себе далеко не уйдёт, а со мной на горбу — тем более. Чтобы пленник мог поесть, я развязал ему рот, но не руки. Пришлось кормить буквально с ладони. Позаботившись о ближнем своём, решил утолить и собственный голод. — Балуют вас в бундесвере...