25-й - [38]

Об оружии и всяких припасах враги тоже позаботились. Пришлось мне вернуться в погреб и прорезать саблей дверку в спине «Вервольфа». Падая, пилот разбил себе голову о приборную панель и уже начинает сильно вонять. Мертвеца я выкинул наружу, не забыв прихватить из его кобуры «Вальтер» и несколько полных обойм. Бинтами из бортовой аптечки робота сделал себе перевязку и уже после этого, собравшись с духом, усердно попрыгал на юг на одной ноге, держась за рукоять сабли вместо трости.

До того, как лечь спать, одолел полдюжины карадов. Можно было больше, но я часто замирал, прислушиваясь, нет ли кого-нибудь поблизости. Это — вражеский тыл, и лучше задержаться здесь на несколько лишних часов, чем навсегда, словив пулю от какого-нибудь снайпера, который заметит меня раньше, чем я его. Хотя, на кого снайперу охотиться в тылу, да ещё и ночью, когда темно так, будто в глаза трахают? Снайперу не на кого, зато нашлись другие охотники.

Я лежал под деревом и чувствовал, как с каждой минутой уставшее тело расслабляется всё сильнее, когда в стеклянном забрале шлема отразился свет далёкого костра. Приподнявшись на локтях, я увидел его: примерно в караде на северо-восток от меня пять человеческих фигур расселись возле огня, некоторые опираются на автоматы и свесили отягощённые касками и сонливостью головы на грудь. Под покровом ночи подобравшись ближе, я расслышал их речь. Немцы. Впрочем, мне не было бы лучше, будь это французы, англичане, русские или ещё кто. Все земляне хотят меня убить одинаково. Кроме американцев, пожалуй. Они ж вроде как за Империю. Пока что. После предательства Рейха я никаким союзникам не верю.

Можно было бы присмирить своё любопытство и не лезть к костру, обойти десятой дорогой (тем более, что он в ненужной мне стороне), но я подумал: мой билет отсюда маячит перед самой мордой, а я его упущу? Зачем идти пешком, когда можно проехать с ветерком?

Укладываясь на ночь, немцы оставили в дозоре двоих. Спящие устроились поближе к горячим углям, часовые же сели по разные от них стороны вне пределов освещённого круга и смотрят во все стороны. Если кто-то увидит отдыхающих землян издалека, то подумает, будто они, беспечные, и вовсе никакого дозора не выставили. На это надеются сами земляне. А я, даже если бы не заметил часовых, всё равно призадумался бы: как могут бойцы, вооружённые до зубов и явно не первый год проводящие на войне, улечься спать в чистом поле и не выставить дозор? Что они вообще делают в тылу? Это дезертиры? Тогда они должны быть тем более осторожными. Нет уж, ваша предусмотрительность похвальна, но меня вам не провести.

Ночь сегодня темна. Ещё до заката небо было затянуто густыми грозовыми тучами, и теперь на нём не разглядеть ни одной звёздочки. Но сейчас тьма мне на руку, ибо в ней я вижу намного лучше, чем даже местные. Они так понадеялись на своих дозорных, а те так понадеялись, что могут кого-то защитить... Смотрят в оба глаза и не замечают, как я подкрадываюсь всё ближе и ближе, производя шума не больше, чем плывущая змея... Только трава шуршит под моим животом, но я стараюсь передвигаться тогда, когда подует ветер, и в шелесте травы не будет ничего подозрительного. Спешить некуда — дозорные со своих постов не уйдут, а ночь будет тянуться для них ещё долго... Тан за таном...

Я подкрался к одному настолько близко, что почувствовал тяжёлый запах сигаретного дыма из его рта, и это при том, что сейчас солдат не курит. Просто его рот пропах сигаретами. Руки напряглись не только для броска вперёд, но и для того, чтобы объятья оказались смертоносными. Очередное дуновение ветра заглушает моё приближение. Словно крокодил, бросающийся из воды в атаку и вкладывающий в свой рывок всю возможную скорость, я несколькими мощными движениями добрался до часового и правой рукой обхватил его горло, а левой с силой нажал на правый же локоть, ещё более усиливая давление. Все важнейшие сосуды, питающие мозг кровью, оказались пережатыми. Землянин отключился секунды через две, не успев ни оказать сопротивление, ни толком испугаться. Завершая с ним, я дёрнул руками в сторону и переломал хрупкую шейку. Голова повисла на ней, как на паре ниток. Туловище убитого я наклонил так, чтобы продолжал сидеть и не заваливался. Со стороны, да ещё и в темноте даже не поймёшь, что у него проблемы. Хотя, ошибаюсь: проблем у него больше не будет.

Со вторым, не побоявшись поднять шум, разделался ножом, хотя шума было ненамного больше, чем от первого. Подёргавшись, он лёг остывать в красную лужу, а я организовал процедуру кровопускания для двух других его товарищей. Они умерли практически во сне, проснувшись на секунду от боли. Потом уснули опять, и о них я забыл до того момента, когда буду снимать с их тел всё полезное. А пока надо разобраться с пятым. В живых я оставил самого здорового, хоть и не самого молодого. Ему немногим больше тридцати, но почти год войны состарил сильно, в волосах появились седые пряди. Потыкав пальцами в плечо, я стал наблюдать за его пробуждением.

 — Клаус, какого хрена? Моя смена ещё не...

Он снова раскинулся на земле, когда я двинул кулаком в бронеперчатке по голове без шлема. Спящего просто так не связать — проснётся, а вот вырубленного... Верёвка нашлась у одного из солдат, его же перчатками я заткнул рот пленника и, пока тот не очнётся, посвятил себя мародёрству. Теперь-то удалось разжиться нормальным оружием — одну из G36 я повесил за спину, напихал в кармашки разгрузочного жилета рожков с патронами, сколько влезло, но и «Вальтер» не выкинул. Лишняя пушка... эм... лишней не бывает.