20 лет дипломатической борьбы - [111]

– Уже четверть двенадцатого, – отвечает Боннэ, – Лондон ничего тут не сможет поделать. К тому же его линия поведения вам хорошо известна. Необходимо, чтобы в полночь Прага имела наш ответ, судьба мира решается в минуты, которые мы переживаем.

Даладье подозревает Жоржа Боннэ в том, что он после отклонения Бенешем английского предложения, поручил Лакруа посоветовать этот демарш Годже. Жорж Боннэ отрицает это. Он неустанно повторяет:

– Если вы хотите потерять Чехословакию, если вы хотите взять на себя ответственность за войну, тогда пусть пробьет этот роковой час.

Без четверти двенадцать Эдуард Даладье и Альбер Лебрен разрешают Жоржу Боннэ под его личную ответственность направить заявление Бенешу, о котором просил Лакруа.

* * *

Двадцать второго сентября в 10 часов утра в министерстве колоний на улице Удино.

Главный редактор пражской «Лидове новины» Губерт Рипка, «серое преосвященство»[58] Бенеша, который всегда доверяет ему конфиденциальные поручения, входит в кабинет Жоржа Манделя.

– В Праге в Градчанах всю ночь заседал Совет министров, – говорит он. – На рассвете я увидел, как двери зала заседаний совета приоткрылись и вышел Бенеш, состарившийся за несколько часов на сорок лет. Это был старый и разбитый человек. Он вынужден был принять этот франко-английский план, который лишает нас всех наших сил и отдает на милость Германии. Для нас все кончено.

* * *

Полдень. Елисейский дворец. На заседании Совета министров разгораются горячие споры.

Многие министры обвиняют руководителя Кэ д’Орсэ в том, что он оказал грубый нажим на чехословацкое правительство с целью вынудить его принять проект.

Жорж Мандель, Поль Рейно, Шампетье де Риб вручают Даладье свои заявления об отставке, затем берут их обратно.

В Париже всеобщее возбуждение.

Ходит слух, что Жорж Боннэ собирается покинуть Кэ д’Орсэ. В парламенте делегация левых высказывается за проведение твердой политики.

* * *

Двадцать второе сентября, полночь. Годесберг-на-Рейне.

Невиль Чемберлен прибывает из Лондона. Он в высшей степени обеспокоен. Нужно заставить Гитлера принять франко-английское предложение, выдвинутое Парижем, Лондоном и Прагой взамен гитлеровского плана, согласно которому германские армии уже сейчас оккупировали бы почти всю страну.

– Так дело не пойдет, – рычит Гитлер. – Я требую немедленной военной оккупации всех территорий, право на обладание которыми за мной признано.

Потрясенный Невиль Чемберлен задает вопрос:

– Но какого числа должна быть произведена эвакуация чехов с судетских территорий?

– Эвакуация должна начаться двадцать шестого сентября в восемь часов утра и закончиться двадцать восьмого, – отвечает Гитлер.

– Но это диктат! – восклицает Чемберлен.

– Нет, – отвечает Гитлер, – это меморандум!

Затем, одумавшись, он добавляет:

– Ну уж ладно, вы будете единственным человеком, которому я когда-либо делал уступку… Я предоставляю Чехословакии сорок восемь часов сверх назначенного срока…

* * *

Лондон, 28 сентября. Чемберлен заявляет при выходе из самолета:

– Я все-таки не могу сказать, что положение безнадежно, поскольку чехословацкому правительству переданы новые предложения.

Но тем временем английский посол в Берлине Невиль Гендерсон телеграфировал в Форин офис из Берлина: «Лично Гитлер готов пойти на риск войны с Великобританией».

Берлин, 22 часа 30 минут. Внимание всей Германии приковано к вермахту, который готовится к нападению.

В окрестностях Мюнхена происходят передвижения значительных войсковых частей в направлении зальцбургской автострады. От мюнхенского вокзала почти беспрерывно отходят эшелоны.

Прага, 23 сентября, Градчаны.

Президент Бенеш говорит французскому послу Лакруа:

– Мы намерены объявить декрет о всеобщей мобилизации, поскольку германские войска сосредоточиваются на наших границах.

Прага, 23 сентября, 10 часов 30 минут вечера.

Патетический призыв президента Бенеша к населению Чехословакии:

«Наступил час, когда каждый должен отдать все свои силы на службу родине».

В Париже в 11 часов вечера. Небольшие объявления, напечатанные на белой бумаге, вывешены во всех мэриях. Они призывают под знамена один миллион человек.

– Франция должна ответить на принятые Германией военные меры, – говорит Даладье.

* * *

Париж, 26 сентября, форт Шатийон, 15 часов.

Унылый осенний дождь.

Перед высокими железными дверями форта молча стоят в очереди люди всех профессий с маленькими свертками в руках, ожидая, когда они смогут попрощаться с мобилизованными молодыми людьми, которые пока еще не отправились к месту своего назначения.

Всеобщая подавленность. Долгое ожидание.

Справа на авеню де Шатийон привлекают взор большие желтые и красные плакаты: «Французы, вас обманули!» А рядом: «Довольно шантажировать патриотизмом!»

Справа от двери какой-то продавец газет соорудил из сдвинутых ящиков широкий прилавок, над которым он водрузил два зонтика.

Газетные заголовки видны издали: «Долой войну!» – пишет во всю полосу «Аксьон франсэз», а чуть пониже: «Французы не хотят сражаться ни за евреев, ни за русских, ни за пражских франкмасонов». Тут же рядом газета «Эвр», во весь лист которой напечатан призыв: «Обеспечим же мир, пока нет войны!» Ниже, в газете «Жур», виден заголовок: «Неужели собираются воевать из-за процедурного вопроса?» Немного далее привлекают внимание цветные заголовки провинциальных газет. В «Эклер де Нис» ультрамариновыми огромными буквами набрана фраза: «Все чехи и словаки мира вместе взятые не стоят жизни одного французского солдата!»