1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы - [24]

Так на них повлияли сороковые годы.

А мы с мамой в 1947 году продолжали бедствовать до конца ноября. В ноябрьские праздники у нас на столе были только три карамельные конфеты да несколько сухарей из белого хлеба. Но мы радовались и этому. Приближался 1948 год, и мы рассуждали о том, каким он будет. Мама говорила, что рано или поздно в стране станет лучше с питанием и с другими товарами. Может быть, обстановка изменится уже в наступающем году, а может, только в 1949-ом. Кто знает. Мы, конечно, устали жить плохо, но плохо жили почти все, то есть большинство жителей нашей страны. Разговоры об уровне жизни в различных краях и областях СССР происходили повсюду. В очередях рассказывали, как плохо живут на Украине и в Молдавии, и как бедно живут на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке. Как бедствуют на Кавказе. Но люди в разговорах не упоминали правительство, то есть не давали оценку его работе – этого избегали. Говорили лишь о том, что пишут в письмах родственники и знакомые, или что рассказывают приезжие. Упоминали об этом сухо, без гримас, без резких жестов, негромко. Однако если в 1945—46 годах люди любили помечтать и пофантазировать о хорошей жизни, которая вот-вот должна будет наступить, поскольку мы победили в войне, то в 1948—49 годах таких разговоров уже не было. Обсуждали лишь текущие события. И мы с мамой в ноябре 1947 года тоже не мечтали, а лишь строили робкие предположения, начиная словами «может быть» и «возможно». В 1947 году отменили продуктовые карточки, отменили талоны на дрова и керосин, еще в этом же году произошла денежная реформа. Но жизнь лучше не стала, мы с мамой могли судить об этом по нашим знакомым и соседям, и, конечно, по себе. Наши достижения были такими же, как в 1944—45 годах.

И вдруг в декабре произошло чудесное событие: мама пошла на базар и повстречала одну из тех «темных личностей», которые приносили ей строительные материалы. Она бросилась к нему, и он ей что-то ответил. Кажется, он сказал: «Так нужно было, потому-то мы и исчезли». Потом он пообещал ей, что «дело» снова наладится. В тот день мамочка ворвалась в комнату, заперла дверь, прислонилась к ней спиной и объявила: «Появились!» Я вскочил с места и тоже разволновался. К нам снова пришла надежда. Нам хотелось петь и танцевать. Мы ждали два дня, а на третий у нас появились гвозди, целых полведра, и мы с радостью бросились их сортировать, выпрямлять и чистить. Мамочка быстро их продала, вернулась с деньгами, положила их в коробку, а потом вздохнула. Она была чем-то озабочена. Я спросил: «Неужели эти твои знакомые опять пропали, исчезли? Не может быть!» Мама ответила, что нет, никто не пропадал. Но теперь все иначе. Теперь нужно быть очень осторожными, потому что в стране действует постановление об усилении мер ответственности за хищение государственной собственности. За покушение на государственную собственность могут присудить пять лет тюрьмы. А за крупные хищения – пятнадцать, а то и двадцать. Я ответил: «Но ты же не воруешь, а покупаешь. Разве могут за погнутые и ржавые гвозди отправить за решетку?» Мама напомнила мне судьбу наших соседей. Да, но ведь они продавали гвозди с государственного склада, новенькие, промасленные, а у нас совсем другой товар. Указывая на это, я пытался успокоить мамочку, но она все равно вздыхала. Рассказала, что когда продала гвозди, покупатель заказал у нее оконные рамы и стекла, и теперь она волнуется, не будут ли они украдены с государственного объекта? Получалось, что теперь она сильно рисковала. Вот те на! Мы ждали с большой надеждой, когда снова займемся нашим «строительным делом», и вдруг возникло такое серьезное препятствие – маму могли обвинить в скупке краденой государственной собственности. И все-таки мама решилась и сделала заказ у «темных личностей»: рамы, стекла, шпингалеты и, конечно, гвозди. Все эти материалы появились в течение недели. Рамы поступали разобранные. Мама приносила их по частям, завернутые в тряпку, чтобы наши соседи ничего не пронюхали и не донесли. Доносы в то время были частым и обыкновенным делом. Мы приводили рамы в порядок, после этого занимались стеклами. Работали быстро. Нужно было поторапливаться. Покупатель приезжал глубокой ночью, ждал в подъезде, там же забирал наш товар и сразу же расплачивался. Он ездил на грузовой машине. Ездил свободно, поскольку в Москве уже давно не было комендантского часа и военных патрулей. Покупал этот человек много и платил не торгуясь. Мама считала, что он перекупщик из Подмосковья, а то даже из другой области. Но она его не расспрашивала. Лишние расспросы могли навредить делу.

С зимы 1948 года наша жизнь стала налаживаться. Мы снова стали есть мясо, сметану и сливочное масло. Покупали колбасу и копченую рыбу, сдобные булки, коржики. Мама тушила мясо с картофелем, пекла пироги. Супы были теперь наваристые. И мы с каждой неделей поправлялись. На наших щеках появился румянец. Мамочка снова «входила в тело», и у нее снова появился «объект», интересный мужчина, как она говорила, инженер торгового треста, тоже вдовец и тоже сумевший обеспечить себе хорошую жизнь. Степан Степанович. В марте 1948 года мамочка стала приобретать вещи «приличной» дамы. Купила за большие деньги красивую сумочку. Купила пудру и тушь. Какие-то спекулянты помогли ей достать пальто европейского покроя, перчатки и элегантную шляпку. Принеся их домой и надев их, она так долго не хотела их снимать, что я даже засмеялся. Мама тоже стала улыбаться. Она выглядела счастливой. Мы бедствовали больше года, и вот, наконец, нам повезло.