1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы - [26]

* * *

Светлана Рез-ова, 1924 года рождения: «Я была на фронте – с июня 1943 года и до Победы. Меня готовили как связистку, и около года я была связисткой. Со стороны могло показаться, что это простое дело, но в действительности это изнурительная работа. Нужно весь день или ночь сидеть на одном месте и почти непрерывно держать связь то с разведчиками, то с штабистами, то с хозяйственниками, то еще с кем-то. Часто связь нарушалась: то нас не слышали, то мы не могли ничего разобрать, но она была настолько важна, что от нас требовали раз за разом повторять позывные и говорить: «Вызываю на связь! Не слышу. Вызываю на связь…» Было очень трудно. Першило в горле, ныла спина, ломило поясницу. А когда наверху, над блиндажом, рвались снаряды, было еще и очень страшно. Все мы могли в одно мгновение погибнуть от прямого попадания снаряда – сколько было таких случаев! Ведь война, фронт. А порой нападала тоска. Когда, например, шли дожди, разводилась сырость, грязь. Нас душили запахи плесени, сырой земли, прелой одежды и сапог. Но нужно было терпеть, и мы терпели – я и моя подруга Надя, связистки, обе сержанты.

Я имела о войне неполное представление перед тем, как попасть на фронт, как, наверное, все, кто судят о чем-либо по рассказам и слухам. Лишь очутившись на передовой, я смогла понять, как тут живут. Война – это прежде всего люди, причем мужчины разного возраста и воспитания. Если раньше, услышав о том, что гражданское общество сильно отличается от военного, я не задумывалась, что имеется в виду, то оказавшись на войне, я сразу все поняла. На фронте совсем другие отношения между людьми. Здесь никто не принадлежит самому себе. Ваша жизнь – не ваша собственность. Вы принадлежите вашему командиру, как и он принадлежит своему. В гражданском обществе можно жить без друзей, без любви и увлечений и все равно чувствовать себя счастливым, а на войне нет счастья. Лишь короткие моменты радости и удовольствия. При этом удовольствие люди находят порой в некрасивых ситуациях. Например, в жесткой субординации. Я видела множество неприятных сцен на войне, которые в мирное время вряд ли могли бы случиться. Помню, как в пешей колонне какой-то пожилой солдат, увидев впереди своего знакомого, отпросился у командира, побежал и на бегу случайно задел локтем совсем молодого лейтенанта. Солдату было за шестьдесят, а лейтенанту только девятнадцать. И этот молоденький офицер от негодования ну просто озверел. Покрылся красными пятнами, выхватил пистолет. Заорал: «А ну вернитесь! Ко мне! Солдат, немедленно ко мне!» Солдат вернулся, извинился, но юноше этого показалось мало, и он бросился унижать старичка перед сотней людей. «Баран! – кричал он. – В штрафную роту захотел? Бегом к своему командиру – доложить о происшествии! Я сказал – бегом! Отставить. Вернитесь. Не слышу четкого ответа старшему по званию. А теперь – бегом!» Наверное, этот лейтенант понимал, что поступает нехорошо, жестоко, но, видимо, он давно ждал хоть какого-нибудь развлечения. Видно, ему было одиноко, тоскливо. И он не упустил случай. Или, быть может, он хотел, чтобы его боялись и уважали. На войне страх повсюду, им пронизано все, и это не только страх погибнуть в бою или от внезапно прилетевшего вражеского снаряда, а страх перед командирами. Потому что они могут круто изменить вашу судьбу – доставить вам такие неприятности, что вы остолбенеете от ужаса.

На войне я стала лучше понимать мужчин. Ведь от них зависело все – сон, отдых, еда, самочувствие, настроение. Однако без субординации на войне ничего бы не получилось, и, наверное, никто бы не выжил. Это парадоксальное явление. Я проклинала субординацию и молилась на нее. Потому что моя жизнь и мое положение каждый день напрямую зависели от мужчин, а ими управлял закон старшего по званию.

Осенью 1943 года мы с Надей попали в трудное положение из-за одного нашего командира. Он происходил из деревни, был хорошим военным специалистом, но жестоким и равнодушным к своим подчиненным, особенно к нам, женщинам. Он требовал четкого выполнения своих приказов и распоряжений, однако его совсем не заботило наше состояние. Он был капитаном и очень гордился своим офицерским званием, на рядовых и сержантов смотрел, как на насекомых. Жесткий, неумолимый человек. Мы сидели на одном месте по десять часов и держали связь, питались холодной прогорклой кашей и сухарями, сжимали зубы от головной боли и судорог ног, но что-либо изменить не могли, поскольку принадлежали командиру. Мы понимали: таков этот человек. Мы для него – скотина, которой он пашет поле, и ему нет дела, что она чувствует. Три дня не было хорошей связи, и капитан нервничал и требовал, чтобы мы даже глаз не сводили с аппарата. Прошел еще день. Мы спали по три часа и совсем измучились. Мы не мылись, не приводили себя в порядок. И мы умоляли небеса, чтобы приехал другой наш командир, майор, человек совсем иного склада. Мы шептали: «Приди, миленький, появись!» И вот он появился.

Сначала в блиндаж вошел солдат, принес сундук нашего майора. Потом появился он сам, улыбающийся, чисто выбритый, в начищенных сапогах, в новенькой форме. Сначала он поздоровался с нами, подарил нам шоколад, и только потом спросил у капитана, какова обстановка. Тот сказал: «Связи нет!» Майор улыбнулся и ответил: «Ну нет, так будет. Не сейчас, так потом». И тут он почувствовал запах наших немытых тел и внимательно поглядел на нас. Мы выглядели жалко. Измученные, потухшие. Волосы как пакля. Губы почти бесцветные. И он, этот хороший, понимающий мужчина, все понял. Он холодно посмотрел на капитана, а затем подозвал его и сказал: «Капитан, срочно организуй для связисток баню, стирку, сушку белья и обмундирования». Капитан очень удивился и заорал: «Какая баня, когда нет связи?! Пусть дают связь! Связь!» Тогда наш хороший майор нахмурился и напомнил капитану о законе старшего: «Что-о? Ты взялся обсуждать мой приказ? Я привык, чтобы мои распоряжения выполнялись молниеносно. Пулей! Даю полчаса на выполнение. Через полчаса явиться и доложить». Капитан испугался. Препирательство со старшим по званию и по службе на войне – серьезное преступление. Можно угодить под трибунал. Могут не только разжаловать, но и расстрелять. И все завертелось. Нам организовали помывку горячей водой, с мылом, мы сменили белье, портянки, выстирали и просушили обмундирование. На это время нас заменил какой-то парень-связист из другого подразделения. Наш майор договорился об этом с другим майором, своим приятелем. После бани нас накормили горячей кашей с мясом, напоили чаем с сахаром. А потом уложили спать на пять часов. А когда мы проснулись, нас снова напоили чаем. И мы ели подаренный шоколад и улыбались от такой счастливой перемены. Майор был из Омска, по образованию инженер, хорошо образованный, воспитанный человек.