1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы - [20]

Один раз она постучалась к нам и попросила у мамы немножко соли. Мама отсыпала ей «спичечный коробок» и спросила: «Что, Машенька, скучаешь по балыкам, кофе и сыру? Вздыхаешь по гвоздям?» Мария Антоновна вздохнула. Было видно, что она очень жалеет, что ее отец и майор попались. Еще было заметно, что к государству эта дама абсолютно равнодушна и это безразличие неподдельно. Появись у нее новая возможность красть и тащить, согласилась бы, не раздумывая. Слова «государственные интересы» были для Марии Антоновны явно пустыми словами. Сразу после войны так жили многие. В 1946—49 годах люди желали себе счастья и благополучия, хотели жить сытно и в радости, и обсуждали только это. В 1946 году повсюду говорили только о личных интересах, спрашивали, когда появятся масло и хороший белый хлеб, мясные изделия, «мануфактура», «ширпотреб», то есть одежда и обувь. Тема интересов государства была, очевидно, туманной и далекой. Люди хотели хорошо жить сию минуту, а не в перспективе. Я слышал эти разговоры каждый день, стоя в очередях. Мама тоже говорила только о нас, о личном. О правительстве, о политике я от мамочки никогда не слышал ни слова, будто не было в нашей стране ни правительства, ни политики.

В тот вечер, когда Мария Антоновна одолжила у нас соли, мама, закрыв за ней дверь, показала мне жестом, чтобы я сидел тихо, и вытащила из-под кровати небольшой картонный чемоданчик, раскрыла его и вынула сверток. В нем лежали гвозди – штук двести. Но какие! То ржавые, то кривые, то с погнутыми шляпками. Это были старые, довоенные гвозди, выдернутые гвоздодером. Тут же, в чемоданчике, лежали маленькая наковальня и молоток. Мама взяла один кривой гвоздь и молотком выпрямила его. Потом достала из своей сумочки кусок наждачной бумаги для металла и сказала: «Это драгоценность! Выменяла на мыло». И очистила гвоздь от ржавчины. Потом подала молоток мне, и я весь вечер, стараясь не шуметь, выпрямлял гвозди, а мама их очищала. На следующий день она унесла их и продала. В тот же вечер у нас на столе появились мясные фрикадельки, сметана и одно пирожное. Мы были счастливы. Однако мамочка потратила на еду не все деньги. Отложила, спрятала. Она была умная и бережливая.

Через три дня в том же картонном чемоданчике мама принесла новую партию старых гвоздей, и мы снова принялись за дело. История с нашими соседями подсказала ей, в каком направлении нужно действовать: гвозди! Каждую неделю, два или три раза, мы занимались гвоздями, большими, средними и мелкими, и наши дела стали поправляться. Мама купила себе ботиночки, отороченные мехом, пальто и муфту. А еще она мечтала поскорее стать полненькой женщиной, какой была до войны. Мамочка была невысокого роста, однако не слишком, и полнота ей очень шла. Полнота была в большой моде. Худых, изможденных, иссохших людей, рано постаревших, с тусклыми глазами и бледными лицами кругом было море. В сороковых годах приятная полнота сразу привлекала внимание, была визитной карточкой и предметом гордости. К полноте стремились очень многие дамы, потому что полнота разглаживала морщины, красиво округляла лица, убирала впавшие щеки и заостренные подбородки. Впалые щеки всем надоели, и всех теперь восхищали ямочки на щеках. А они могли появиться лишь от хорошего питания.

Мама была одинокая женщина и стремилась привлекать внимание мужчин, потому-то ей очень нужно было хорошо выглядеть. Добыть необходимые средства для полноценного питания ей помогли гвозди, а также оконные стекла, рамы, шпингалеты, засовы. Помню, как мамочка пришла домой с большим и тяжелым чемоданом, еле-еле дотащив его до нашей двери. Я бросился ей помогать. Мама прошептала: «Осторожно, там – стекло!», и после этого мы заперлись, раскрыли чемодан и вынули бывшие в употреблении, тусклые, мутные и даже закопченные стекла. Некоторые из них были по краям выкрашены краской. Нам пришлось много работать, чтобы вернуть этим потускневшим стеклам сносный вид. Мы очищали их от грязи, осторожно терли мелким песком, мыли горячей водой, краску срезали ножом, растворяли керосином. Потом натирали стекла сухой тряпкой. Работа была кропотливая. В 1946 году оконные стекла были драгоценностью, так как их нельзя было свободно купить. Даже старые стекла имели большой спрос. И поэтому мама быстро нашла покупателя, сторговалась с ним и выменяла наши стекла на сало и куриные яйца, которые выгодно кому-то продала. На вырученные деньги мамочка купила отрез ткани и сшила у портнихи платье. Затем мы снова занимались стеклами, а также гвоздями и шпингалетами. Наши соседи так ни разу и не узнали, чем мы промышляем, хотя в то время люди от тоски, скуки и зависти частенько совали нос в чужие дела, вынюхивали и высматривали. Конечно, мне и самому хотелось знать, откуда в наши руки попадают такие ценные строительные материалы, пусть даже бывшие в употреблении. Мама ответила на это коротко: «Достаю через кое-каких людей», и велела хранить это как тайну. И я ни разу не подвел мамочку. Позже она мне рассказала, что на товарной станции у нее есть две знакомые «темные личности», которые приносят ей стекла, гвозди и прочее. «Я эти материалы не ворую, – помню, сказала мама. – Боже упаси! Я лишь покупаю товар. Нужно же как-то жить. Откуда тащат эти стекла и остальное, мне неизвестно. Где их крадут – не знаю. Может, их и не крадут вовсе, может быть, они бесхозные, выброшенные». Но я никогда в жизни не упрекал мамочку. Я хорошо помнил то чрезвычайно трудное время, 1946–1949 годы, когда людям порой нечего было есть и нечего носить, и в каких ужасных бытовых условиях приходилось жить. Мама, как могла, устраивала свою жизнь и спасала меня. Думаю, любой на ее месте поступил бы так же.