1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы - [19]

Наши соседи, отец и дочка, не могли знать, что их ждет в будущем, но любили поговорить и помечтать о лучшем, как и все мы. Меньше чем через год в их жизни произошли существенные перемены. В 1945 году, после Победы, дочка, которую звали Мария Антоновна, познакомилась с бывшим майором-связистом и пригласила его жить к себе. Они перегородили комнату, стали жить вдвоем на одной крошечной половине. Антон Иванович, отец Марии Антоновны, сначала не одобрил выбор дочери и даже говорил моей маме, что майор-связист похож на шаромыжника. Но потом между ним и майором установилось поразительное взаимопонимание. Они ужинали теперь только все вместе, втроем, обязательно выпивали, даже пели песни. А вскоре моя мама заметила, что у Марии Антоновны появились новые и хорошие вещи. Вязаная кофта. Габардиновая юбка. Пальто и муфта. Ботиночки, отороченные мехом. Это были невероятно дорогостоящие предметы, мечта любой женщины. Майор и Антон Иванович тоже завели «приличные» вещицы и принарядились. Оба вынимали из кармана немецкие серебряные портсигары, носили хорошие шляпы и плащи. Вокруг был товарный голод, в стране ходил кустарный «ширпотреб» и наряды из перешитых старых пальто, костюмов и платьев. Многие носили военную форму, так как ничего другого у них не было. А наши соседи стали все чаще устраивать застолья, ужинать в коммерческих ресторанах, покупать продукты питания в коммерческих магазинах. У них на столе были пирожные, кофе и сыр. Эту еду в 1945—47 годах можно было увидеть только на коммерческих прилавках. На ее покупку требовались огромные суммы. Моя мамочка пристально наблюдала за этим движением в сторону благополучия и говорила мне: «Смотри, как стали жить! Что делается! Ах, неспроста это. Поглядим, что из этого выйдет». Мама догадывалась, что вся троица напала на какую-то жилу, то есть открыла какие-то возможности спекуляции или даже воровства и вовсю пользуется случаем. Вскоре выяснилось, что именно так и есть.

Устроив себе хорошую жизнь, соседи отделились от нас и уже не приглашали к себе и не заводили разговоров, а только здоровались. В то время люди редко чем делились, так что удивляться не пришлось. Война и эвакуация научили людей здоровому равнодушию, эгоизму и хладнокровию. Я говорю «здоровому», так как эгоизм, равнодушие и хладнокровие помогали сохранить жизнь и здоровье. Впечатлительные и слабонервные люди быстро пропадали. В эвакуации, в тесноте и голоде, слабые сходили с ума, решались на самоубийство или сгорали от болезней. У них открывались язвы, их мучали фурункулы, в них сразу поселялся туберкулез. Хладнокровие было ценным, жизнеспособным качеством. Наши соседи, очевидно, научились хладнокровию на фронте. Пируя в своей комнате, они ни разу не предложили никому из нас ни конфет, ни пряников, ни сыра. Даже детям. Как-то раз я вышел в уборную и, проходя мимо их комнаты, увидел через приоткрытую дверь полную коробку шоколадных конфет. Ах, в то время это было сказочное чудо – шоколадные конфеты! Раскрытая коробка лежала на столе. Рядом стояли бутылки вина и коньяку. Вечером, рассказывая маме о конфетах, я дергался от зависти. Мама строго сказала: «Еще неизвестно, чем это кончится! Чувствую – сгорят мазурики». И мама оказалась права: «мазурики» сгорели. В январе 1946 года их всех арестовали. Через месяц домой вернулась только Мария Антоновна, а ее отца и майора осудили на семь лет за хищение государственного имущества.

В стране начиналась эпидемия хищений, крали, все что можно, особенно стройматериалы – песок из карьеров, стекло и доски, краску, брезент и гвозди. В сороковые годы строительные материалы имели неописуемый спрос. Их не было в продаже, их отпускали только государственным предприятиям с государственных складов, а люди хотели строить себе дома, потому что жить было негде, с жильем было очень плохо. В 1946—48 годах гвозди, например, ценились выше сливочного масла, мыла и спирта. Гвозди куда-то подевались, их нигде не могли купить. Если мы выезжали за город, к нам непременно подходили какие-то местные жители и спрашивали: «Вы из города? Скажите, а вы можете достать гвозди? Мы могли бы их сменять на куриные яйца. Семь гвоздей – одно яйцо. Подумайте, это хорошее дело. Может быть, у вас есть знакомые, которые могут достать гвозди?» О гвоздях людей спрашивали так часто, что могло показаться, что дюжина гвоздей и кусок золота имеют равную ценность.

Наши соседи попались именно на гвоздях. Майор, который проживал с Марией Антоновной в ее комнате, работал на государственном складе скобяных изделий. Он и выносил оттуда гвозди, а Антон Иванович сбывал их по «дерзкой» цене в Подмосковье, брал за них и деньги, и вещи, и продукты. Роль его дочки заключалась в том, чтобы найти «надежных» покупателей. Невероятный спрос на гвозди принес этой троице огромную прибыль. Всю вторую половину 1945 года они жили в круговороте нескончаемых радостей, а зимой 1946, как я уже говорил, все закончилось. Имущество Антона Ивановича конфисковали. Его дочке оставили только комнату, а в ней кровать и шкаф. Видимо, майор и Антон Иванович заявили на следствии, что женщина ни при чем, и ее не судили. Но она снова осталась ни с чем. Распродала вещи, проела деньги и принялась искать себе место. Устроилась на почту и стала жить очень скромно, поскольку там за работу мало платили. Но к удивлению, Мария Антоновна даже виду не показывала, что чем-то расстроена, что в ее жизни произошли какие-то роковые события. Вероятно, на войне она научилась жить одним днем и никогда не отчаиваться. Она улыбалась, как ни в чем не бывало, и даже напевала у себя в комнате. А ее отец на Северном Урале валил лес. А где очутился майор-связист, мы не знали. Мария Антоновна о нем не рассказывала. Должно быть, быстро его забыла.