1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы - [17]

В 1947 году в его отделе случилась неприятная история: из сейфа пропал ордер на покупку пальто. В то время одежду и обувь нельзя было купить в магазине свободно, это были товары повышенного спроса, и на их приобретение требовался ордер, а его выписывали только по решению руководства организации или предприятия. Ордерами награждали лучших работников. И вот кто-то украл ордер. Стали расследовать, расспрашивать и, наконец, нашли вора: им оказался один молодой работник, который сразу во всем сознался и вернул ордер. Его судьбу стали решать на собрании коллектива: отдавать человека под суд или пожалеть. Папа сказал: «Поскольку наш товарищ действовал на сиюминутном порыве, а не по хладнокровному расчету, как бандит, то его следует строго предупредить и простить. Иначе что его ждет?

Тюрьма. А что в ней хорошего? Она сломает человеку жизнь, и все из-за какой-то бумажки». Все согласились и простили молодого работника. А через несколько дней папу вызвали в Управление и сказали, что на имя начальника Управления поступили письма, в которых сообщалось, что именно папа придумал эту хитрую комбинацию с кражей ордера, втянув в преступление молодого служащего своего отдела. Будто бы папа задумал украсть ордер, купить по нему пальто и в тот же день продать его по спекулятивной цене, то есть в три раза дороже, и таким образом нажиться. Но когда воришку поймали, папа бросился выручать его из беды, предложив не отдавать его под суд, а простить. В Управлении папу спросили: «Ну, что скажете? Происходило что-либо подобное в действительности или нет?» Папа ответил, что даже в самые трудные моменты жизни, в войну, когда его дети недоедали, он ни разу не посягнул на чужое имущество, хотя на складе медикаментов, где он служил, было много ценнейших вещей и препаратов, которые можно было легко обменять на продукты питания. Тогда папе сказали: «Но ведь в Управление поступило сразу три письма с одинаковой версией преступления – это ведь тоже что-то значит! Если бы одно письмо, а то сразу три!» Это означало, что сразу три служащих папиного отдела написали на него донос. Но папа лишь повторил: «Я честный человек. Иначе я еще в войну занимался бы кражами и попался. Разве вы этого не понимаете?» Папе поверили. Он вздохнул и пошел домой.

Такие случаи, как этот, не только оскорбляли и унижали человека, они изматывали его нервную систему и подрывали здоровье. Атмосфера острой подозрительности, скрытого коварства и недоброжелательности продолжалась до пятидесятых годов. Так рассказывал мне папа в 1954—56 годах и позже. Сколько ему пришлось вытерпеть! Некоторые невоспитанные люди обвиняли его в том, что он отсиживался в тылу, пока они воевали и калечились на фронте. Такие слова, я помню, кричал наш сосед по лестничной площадке. На войне он был лихим танкистом, а в мирной жизни стал унылым, вечно недовольным пьяницей. Встречая папу, он раздраженно что-то бормотал. Папа обращался к нему: «Вы хотите что-то мне сказать? Скажите. Давайте решим это вопрос сейчас и навсегда». Бывший танкист сначала не решался, но однажды, напившись, принялся орать: «Поглядите, какое у него пальто! А откуда? И почему? Потому что в тылу отсиживался!» Конечно, он использовал другие слова, бранные и отвратительные, и с этим, как оказалось, ничего нельзя было поделать. Никто не мог его унять, даже собственная жена. Он срывал свое недовольство жизнью на человеке в «приличном» пальто и не бывавшем на фронте, и папе приходилось молча сносить эти оскорбления. В 1948 году наш сосед, напившись, замерз насмерть. Его жена очень горевала, долго ходила подавленная и потерянная. Еще бы: дождаться мужа с фронта и потерять его из-за пьянства.

Став пенсионером, папа сделался огородником и садоводом, до осени пропадал на даче, испытывая огромное удовольствие, выращивая овощи, собирая урожай груш и яблок. Долгие годы его жизнь была далека от блаженства, и вот, наконец, ему стало очень хорошо. Зимой папа часто ходил в библиотеку читать исторические книги. Он прожил семьдесят четыре года. Мамочка пережила его на пять лет. Приходя на могилу родителей, я всегда здороваюсь: «Здравствуй, мамочка, здравствуй, папочка». Иногда я подолгу гляжу на фотографию папы. Мы, его дети, живем на свете благодаря его честности, выдержке и огромному терпению, и если бы не эти папины качества, как бы сложилась наша судьба в очень-очень трудные сороковые годы? Наверное, мы пропали бы».

* * *

Виктор Те-ков, 1931 года рождения: «До войны мы жили в Москве, в районе Замоскворечье, войну пережидали в Кирове, а в 1944 году снова вернулись в столицу. Мы – это я и мама. Папа ушел на фронт, служил на флоте и утонул вместе с кораблем. Мама, узнав об этом, опустила голову, поджала губы и вздохнула. Это был миг ее самого напряженного волнения, а кто-нибудь, кто не знал мою маму, сказал бы, что она ничуть не переживает. Она была стойкая, упорная, непоколебимая женщина. Такой ее сделало военное время, лишения, невзгоды, смерти близких и знакомых.

Когда мы узнали, что можно вернуться в домой, в Москву, мама стала хлопотать о пропуске, поскольку столица была закрытым городом. Распродала вещи – тулуп, валенки, грубые варежки, железную кровать, одеяло, потому что они в Кирове стоили дороже, а в Москве дешевле. Откуда она это знала, не могу сказать, но она оказалась права. Мамочка была рациональной и до конца расчетливой дамой, что в сороковые годы выглядело вполне естественно. Эти качества спасали людей. Жизнь была очень-очень тяжелая, в любой день можно было пропасть, потерять здоровье, имущество и самую жизнь, потому-то мама действовала лишь в угоду себе. И тем самым спасла и себя, и меня. Люди, жившие в то время, всегда поймут мою мамочку.