1937 - [11]
Вообще каждый приезд в Москву — нервное потрясение. Нельзя туда больше ездить, надо жить у себя, одному, отдыхать и радоваться тому, что ты живешь и можешь лежать на солнце, не думая ни о чем, кроме своей маленькой жизни, простой и понятной тебе одному.
Как молва обгоняет события. Еще первого мая портрет Тухачевского висел вместе с остальными четырьмя маршалами. Но уже тогда говорили о чем-то неладном с ним. Не верилось. И вот — постановление о Куйбышеве. Да, угадали обыватели. И откуда и как возникают эти слухи?
9/VI
А на крыше постукивает молотком, приколачивая железные листы к стоку для воды — тихий жестяник. Он улыбается, когда отвечает, и все делает, о чем ни попросишь. И он не знает, кто такой Гамарник и никогда не видел ни Эйдемана, ни Алксниса, ни Тухачевского… И хорошо делал, что не видел, не надо было никогда и мне стремиться залезть повыше, чтобы оттуда смотреть на жизнь, гордясь знакомством с именитыми соседями…
Розенель пригласила на обед Викторова, командующего Тихоокеанским флотом, и позвонила жене Луппола, чтобы приходили они. Жена Луппола: “Нет, что вы. Мы с Ванечкой решили больше с коммунистами не встречаться”.
“Как не встречаться? Ведь он сам коммунист”.
“Да, но с другими, незнакомыми коммунистами мы не можем встречаться”.
“Но ведь это Викторов, ему весь флот доверили на Дальнем Востоке, а вы себя не решаетесь доверить…”
“Нет, нет, милая, не уговаривайте. Вот если бы у вас была Массалитинова или Ленин из Малого или кто-нибудь еще из беспартийных актеров — тогда мы с удовольствием, а так — нет, нет…”
Розенель: “Это было дней десять назад. А теперь я думаю: может быть, и мне не стоило приглашать Викторова на обед? Кто знает, зачем его вызвали сюда?”
11/VI
У Гамсуна в “Нови” — вкусное описание подвалов купца — товары лежат и пахнут и внушают почтение своим видом и количеством…
Из детства воспоминание о лавках — всегда нравилось проходить мимо лавки в летний день. Открыты деревянные створчатые двери. Блестит на солнце лакированная жестянка: “Крем Эклипс” — разбойники напали на проезжего, но он крем “Эклипс” им подарил и растрогал их сердца… Переливается китайскими красками реклама чая “Попова и с-ья”, потом еще какие-то картонки и рекламы, все картинные и красивые, а за ними на прилавках и полках товары, которые пахнут.
Лавка прельщала прежде всего запахами. Непередаваемая смесь ароматов “колониальных товаров” — корицы, перца, гвоздики, чая — с сыроватым запахом сельдей и балыков, мятных пряников и деревянного масла, кожаных опоек и пестрых ситцев — все было в лавке, и лавочник стоял, подмаргивая одним глазом, другой у него вытек, он и одноглазый видел все и всему вел счет — он запасал товары загодя, крепко, на много лет рассчитывал жизнь, торговля в казачьей станице шла бойко — особенно перед покосами и после — тогда он принанимал молодцов в лавку — он был человек крепкий и жил, думая о том, что и через десять лет будет стоять так же, а может и еще крепче…
Да и кругом него люди старались жить так же. Поражало обилие запасов — кладовые ломились от солений и масла, от вин и муки — все до последнего гвоздя должно было быть в хозяйстве и часто и сам хозяин не знал, как много напасено у него в его мазанках-кладовых.
В лавку забегали мальчишки — купить на копейку две маковки, заходили киргизы поторговаться насчет ситцу поярче, присылали и богачи своих приказчиков — забрать товаров на многие сотни рублей, чтобы самим не посылать за 90 верст на лошадях на станцию.
Система жизни была прочной, рассчитанной на поколения — и вот теперь все взорвалось, сгорело, сломалось — все пошло по-другому — одноглазый давно умер, когда у него отобрали лавку; рассеялись по свету богачи, выветрились стойкие запахи. А один из оставшихся в живых стариков и теперь еще, проходя мимо кооператива, с грустью останавливался и глядел, как суетятся продавцы и кассирша, как утекают и усыхают товары, а очередь все стоит, как мало стало товаров и пропало искусство продавца, ничего не надо уже предлагать, все равно все возьмут, и запасов нет, все живут однодневным привозом, и вся жизнь какая-то ненастоящая — сегодня одно, завтра другое, нельзя ни рассчитать на годы, ни тем более — запастись, нельзя накапливать и сберегать, нельзя приобретать слишком много, надо жить по той норме, по которой тебе позволено, и для чего так жить — ему, старику, неизвестно.
14/VI
Теперь принято говорить: О, это было давно, десять дней назад!
16/VI
Я один из самых счастливых людей на свете!
Да, да… Ощущение внутренней свободы, счастье от того, что можешь шевелить своими мускулами как хочешь, что тебе не нужно никуда идти, если ты не захочешь этого сам, вот так просто лежи и читай хорошую книгу о людях, которые в самых ужасных условиях жизни оставались сами собой… Я хожу по узким жёлтым дорожкам, подметаю еловые шишки, потом вожу эти шишки в кучу, куча растет, мне приятно сознавать, что это будет топливом на зиму, для самовара летом, потом я иду и сажусь на веранду, передо мной стакан с холодной водой, рядом — виноградный сок и тарелка со льдом, я могу составлять себе смесь и пить медленно, потягивая напиток из стеклянной трубочки. Тогда я словно на палубе громадного парохода плыву в Америку, впереди меня бегут зеленые волны, ветер врывается в мои волосы и путает их, переворачивает страницы книги, но я нахожу место, на котором остановился, и читаю вновь. Я не тороплюсь, хорошую книгу жалко читать так скоро, надо остановиться и подумать, пережить и представить себя в положении того, о ком пишет автор… Я не хочу читать политических книг, я сразу забыл все формулы и лозунги — мне нужно читать только о том, как жили разные люди, как они любили и работали, как переносили несчастья и становились счастливыми…
В начале семидесятых годов БССР облетело сенсационное сообщение: арестован председатель Оршанского райпотребсоюза М. 3. Борода. Сообщение привлекло к себе внимание еще и потому, что следствие по делу вели органы госбезопасности. Даже по тем незначительным известиям, что просачивались сквозь завесу таинственности (это совсем естественно, ибо было связано с секретной для того времени службой КГБ), "дело Бороды" приобрело нешуточные размеры. А поскольку известий тех явно не хватало, рождались слухи, выдумки, нередко фантастические.
В книге рассказывается о деятельности органов госбезопасности Магаданской области по борьбе с хищением золота. Вторая часть книги посвящена событиям Великой Отечественной войны, в том числе фронтовым страницам истории органов безопасности страны.
Повседневная жизнь первой семьи Соединенных Штатов для обычного человека остается тайной. Ее каждый день помогают хранить сотрудники Белого дома, которые всегда остаются в тени: дворецкие, горничные, швейцары, повара, флористы. Многие из них работают в резиденции поколениями. Они каждый день трудятся бок о бок с президентом – готовят ему завтрак, застилают постель и сопровождают от лифта к рабочему кабинету – и видят их такими, какие они есть на самом деле. Кейт Андерсен Брауэр взяла интервью у действующих и бывших сотрудников резиденции.
«Иногда на то, чтобы восстановить историческую справедливость, уходят десятилетия. Пострадавшие люди часто не доживают до этого момента, но их потомки продолжают верить и ждать, что однажды настанет особенный день, и правда будет раскрыта. И души их предков обретут покой…».
Не каждый московский дом имеет столь увлекательную биографию, как знаменитые Сандуновские бани, или в просторечии Сандуны. На первый взгляд кажется несовместимым соединение такого прозаического сооружения с упоминанием о высоком искусстве. Однако именно выдающаяся русская певица Елизавета Семеновна Сандунова «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото» и ее муж Сила Николаевич, который «почитался первым комиком на русских сценах», с начала XIX в. были их владельцами. Бани, переменив ряд хозяев, удержали первоначальное название Сандуновских.
Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.