1918: Очерки истории русской Гражданской войны - [76]

Против выдвижения на Царицын генерал Деникин приводит три основных возражения: опасение немцев, перенесение базы Добровольческой армии с юга на восток и стремление к решению борьбы на Северном Кавказе путем лобового удара через Кубань, а не путем воздействия на сообщения Северо-Кавказской группы красных, ударом по ее тылам через Царицын, Астрахань и Саратов.

Опасения вмешательства или даже угрозы со стороны немцев, конечно, остаются в области предположений. О том, как реагировали бы немцы на выдвижение Добровольческой армии на Царицын, можно только гадать. Нет, однако, никаких серьезных данных, подтверждающих опасения генерала Деникина. Немцы, конечно, не могли сочувствовать созданию противонемецкого фронта на Волге, но захват Царицына и движение со Средней Волги и на Москву, а не на немцев вряд ли могло бы вызвать с их стороны репрессии по отношению к Добровольческой армии. Во всяком случае идея противогерманского фронта на Волге была идеей совершенно отвлеченной, родившейся у наших союзников, и фактически действия нашего Поволжского фронта ни в какой степени этой идее не отвечали. Идея эта в течение всего 1918 г. служила лишь флагом, под который Восточный фронт надеялся получить помощь союзников. Наличие немцев «с запада» при движении на Царицын нисколько не менялось и при движении на Кубань, ибо в этом случае они были бы «с тыла». Движение на Кубань обеспечивало тыл Дона, но ведь и выдвижение немцев на Кубань, которого так опасался генерал Деникин, точно так же решало бы этот вопрос, только не за счет русских сил, а за счет немцев. Встреча с немцами при движении на Москву была наименее вероятной именно на Царицынском направлении, так как все остальные пути с юга, кроме Царицына, вели через области австро-германской оккупации и лишь один Царицын находился вне сферы их влияния.

Базой все равно оставался на первое время тот же Дон. И при движении на Екатеринодар, и при движении на Царицын базирование Добровольческой армии шло бы на тот же Ростов и Украину. И если эти базы признавались Добровольческой армией «несвободными от немецкого влияния», то, казалось бы, именно Царицын давал возможность перемены базирования на Урал и Сибирь и как бы разрешал и этот вопрос в наиболее благоприятном для Добровольческой армии, желавшей избавиться от немецкой базы, смысле.

Удар по Царицыну, резавший все тылы Северо-Кавказской группы красных, предрешал ее дальнейшую судьбу. Уйти ей было некуда, и держаться на Северном Кавказе без снабжения, стиснутой между Доном и Добровольческой армией с севера и оккупированным германцами, турками и англичанами Закавказьем, она долго все равно не могла бы. Освобождение Кубани при этом достигалось само собою, как «побочный продукт» основной операции, удара по тылам Северо-Кавказской группы красных.

Лобовой удар на Кубань, конечно, тоже решал задачу по освобождению Северного Кавказа, но он решал ее по принципу стратегии фронтальных ударов и отказа от оперативного маневра. Конечно, кубанской раде такая стратегия казалась наиболее отвечающей прямым интересам Кубани. Аул Шенджий продолжал оказывать свое влияние на стратегию Добровольческой армии.

Весь ход дальнейших событий летом и осенью 1918 г., однако, показал те трудности, с которыми было сопряжено отжимание красных, не терявших своей базы, с Северного Кавказа. В конце концов, после шести месяцев борьбы, они, хотя и сильно потрепанные, все-таки отошли к Астрахани и, засев в ней, в течение всей нашей Гражданской войны оставались угрозой правому флангу Добровольческой армии, отделяя ее от уральских казаков.

Движение на Царицын, несомненно, лишало Добровольческую армию немедленного пополнения кубанскими казаками, но оно зато обещало ей поддержку уральцев и давало донцов. Настроения Саратовской губернии с ее немецкими колонистами, по-видимому, верно расценивались генералом Красновым. Ведь действительно, 18 мая в Саратове восстал местный гарнизон, и восстание было подавлено лишь переброской частей с уральского фронта. «Поражение Красной Армии в ее походе на Урал (первая половина мая 1918 г.), – пишет советский источник, – всколыхнуло все антисоветские элементы не только в селах, но и в городах»[268].

При свидании в Манычской, правда, Поволжского фронта еще не было, но ведь после Манычской прошел еще целый месяц до того, как Добровольческая армия двинулась на Кубань, а за это время были взяты Самара и Сызрань, Дутов возвратился из Тургайских степей, начала формироваться Сибирская армия и чехи пробивались и из Сибири и с Волги на Уфу. Восточный фронт переставал быть фиктивным, о его существовании не могли не знать ни Добровольческая армия, ни Дон. Уже к концу июня (т. е. в первой половине июля) генерал Алексеев, пишет генерал Деникин, «все чаще стал мне напоминать о Волге»[269]. Его письмо от 13 июля дышало вновь глубоким пессимизмом: «Углубление наше на Кубань может повести к гибели. Обстановка зовет нас на Волгу… Центр тяжести событий, решающих судьбы России, перемещается на восток. Мы не должны опоздать в выборе минуты для оставления Кубани и появления на главном театре». Вопрос о соединении фронтов к концу июня приобретал совершенно другое значение, чем в день свидания в Манычской. Значение Царицына все росло, но Добровольческая армия уже повернула на Кубань и в течение всей второй половины 1918 г. уходила от главного объекта своих усилий – Москвы к Каспийскому морю и Кавказским горам…