1918: Очерки истории русской Гражданской войны - [75]

– Я ни за что не пойду на Царицын, – сказал категорически Деникин. – Потому что там мои добровольцы могут встретить немцев. Это невозможно.

– Но ручаюсь вам, – возразил атаман, – что немцы дальше Бело-Калитвенской ст.[264] на восток не пошли и без моего разрешения не пойдут.

– Все равно на Царицын я теперь не пойду, – упрямо сказал Деникин. – Я обязан раньше освободить кубанцев – это мой долг, и его исполню.

Генерал Алексеев поддержал Деникина. Он считал, что направление на Царицын действительно создаст единый фронт, но все дело в том, что кубанцы из своего войска никуда не пойдут, а Добровольческая армия бессильна что-либо сделать, так как в ней всего около 2500 штыков. Ей нужно отдохнуть, окрепнуть и получить снабжение, и вот Донское Войско должно ей в этом помочь. Кубань хотя и поднялась против большевиков, но сильно нуждается в помощи добровольцев. Если оставить кубанцев одних, можно опасаться, что большевики одолеют их, и тогда Донская армия будет угрожаема со стороны Кубани.

«На совещании было решено, что Добровольческая армия пойдет весной на Кубань и Екатеринбург и только после освобождения его она сможет помочь донцам в операциях на Царицын. Таким образом, обе армии – Донская и Добровольческая – расходились по двум взаимно противоположным направлениям…»[265]

Генерал Деникин так описывает это свидание: «28 мая по моему приглашению в ст. Манычской состоялось совещание с генералом Красновым, в котором приняли участие генерал Алексеев, кубанский атаман Филимонов, генерал Бугаевский и др. Генерал Краснов настаивал на немедленном движении Добровольческой армии к Царицыну, где «есть пушки, снаряды и деньги, где настроение всей Саратовской губернии враждебно большевикам». Царицын должен был послужить в дальнейшем нашей базой. Я, поддержанный генералом Алексеевым и атаманом Филимоновым, изложил наши мотивы и настаивал на своем плане»[266].

Каковы же были эти мотивы? На это также дают ответ «Очерки русской смуты» генерала Деникина. «В середине (т. е. в конце по новому стилю) мая, – пишет генерал Деникин, – когда решался план предстоящей операции, не было еще ни поволжского, ни чехословацкого движения. Внешними факторами, обусловливавшими решение политической стороны вопроса, были только немцы, Краснов и гибнущая Кубань. От того или иного решения вопроса зависело существование армии и всего добровольческого движения… Конечная цель его не возбуждала ни в ком сомнений: выход на Москву, свержение советской власти и освобождение России. Разномыслия вызывали лишь пути, ведущие к осуществлению этой цели…

«Я в полном согласии с генералом Романовским (начальник штаба Добровольческой армии) ставил ближайшей частной задачей армии освобождение Задонья и Кубани. Исходили мы из следующих соображений:

1. Немедленное движение на север при условии враждебности немцев, которые могли сбросить нас в Волгу, при необходимости базирования исключительно на Дон и Украину и при «нейтралитете», пусть даже вынужденном, донцов мы могли поставить армию в трагическое положение: с севера и юга – большевики, с запада – немцы, с востока – Волга. Что касается перехода армии за Волгу, то оставление в пользовании большевиков богатейших средств Юга, отказ от людских контингентов, притекавших с Украины, Крыма, Северного Кавказа, – словом, отказ от поднятия против советской власти Юга России наряду с востоком представлялся совершенно недопустимым. Он мог явиться лишь результатом нашего поражения в борьбе с большевиками или немцами.

2. Освобождение Задонья и Кубани обеспечивало весь Южный 400-верстный фронт Донской области и давало нам свободную от немецкого влияния, обеспеченную и богатую базу для движения на север; давало приток укомплектований надежным и воинственным элементом; открывало пути к Черному морю, обеспечивало близкую и прочную связь с союзниками в случае их победы, наконец, косвенно содействовало освобождению Терека.

3. Нас связывали нравственные обязательства перед кубанцами, которые шли под наши знамена не только под лозунгом спасения России, но и освобождения Кубани… Невыполнение данного слова имело бы два серьезных последствия: сильнейшее расстройство армии, в особенности ее конницы, из рядов которой ушло бы много кубанских казаков, и оккупация Кубани немцами. «Все измучились, – говорил генералу Алексееву председатель кубанского правительства Быч, – Кубань ждать больше не может… Екатеринодарская интеллигенция обращает взоры на немцев…» Таманский отдел в конце мая (всередине июня по новому стилю) после неудачного восстания сделал это фактически…»[267] Ясно, что из трех сторон царицынской проблемы – соединения с Восточным фронтом, устранения фланкирующей Донской фронт угрозы и выхода на сообщения Северо-Кавказской группы красных с Москвой – генералом Красновым руководил главным образом мотив устранения угрозы Донскому фронту. Ведь чехословацкое выступление началось только за два дня до свидания в Манычской, а начало Самарского фронта относится к 8 июня. Знать ни о чехах, ни о Народной армии в Манычской не могли ни генерал Деникин, ни генерал Краснов. Однако, руководствуясь этой «чисто донской оценкой» Царицына, генерал Краснов интуитивно этим решал и всю стратегическую проблему южной группировки контрреволюции.