1918: Очерки истории русской Гражданской войны - [77]

Звали в Царицын и союзники. Генерал Деникин прямо пишет: «Представитель союзников – генерал Лаверн (звал) – на Царицын»[270].

И тем не менее Добровольческая армия, простояв еще месяц в Задонье, в конце июня ушла на Кубань…

Посмотрим теперь на то, как Царицын расценивался Восточным фронтом русской контрреволюции. «Саратов, – пишет начальник оперативного отделения штаба Народной армии, тогда Генерального штаба полковник Петров, – имел для нас громадное значение не только потому, что он был центром, откуда направлялись удары через Николаевск, а еще и потому, что на Саратовском направлении дрались с большевиками уральские казаки и часть крестьян Новоузенского уезда. Силы Уральского войска были небольшие, но испытанные в долгой борьбе. Удар на Саратов давал возможность уральцам выйти на Волгу и освободить часть сил для активных действий вместе с самарцами. Кроме того, население побережья Волги относилось к большевикам более враждебно, чем в других местах»[271]. Однако Народную армию тянуло к северу – на Казань. «Командование русское в лице полковника Каппеля и чешское в лице полковника Степанова горели желанием ударить по Казани серьезно и по возможности развить удар вверх по Волге»[272]. Внимание Восточного фронта все более и более отвлекалось на север.

Причины этого отталкивания от южных контрреволюционных армий видны из слов стоявшего в сентябре во главе Восточного фронта генерала Болдырева.

«Разрыв между фронтом Юга и Поволжья, – пишет генерал Болдырев, – был слишком велик. Надо было прежде всего сойтись поближе… В то время связь была возможна лишь через небольшие казачьи (уральские) отряды, занимавшие Гурьев (в устье р. Урала), затем через Каспий и Северный Кавказ… Более короткое направление для связи могло быть через Царицын, но оно не было надежным… При большем единстве, при отсутствии сепаратизма у южан, наиболее выгодным представлялось добиваться непосредственной боевой связи с южной Добровольческой армией, т. е. направляя все усилия и главный удар в юго-западном направлении, примерно на фронт Саратов – Царицын. При успехе операции в этом направлении получалась бы огромная, охватывающая красных дуга, сжимание концов которой сулило самые решительные результаты. Москва, кроме того, лишилась бы запасов богатого Юга, лишилась бы угля и столь необходимого ей жидкого топлива»[273].

Стратегически, таким образом, восточное направление не сомневалось в единственно целесообразном операционном направлении на Саратов – Царицын.

Политически, увы, оно смотрело иначе. «Сепаратизм и идеологическое отчуждение Юга, – пишет тот же Болдырев, – страх опоздать с торжественным въездом в покоренную Москву продолжались еще долго и потом, когда Директория сменилась уже единодержавием Колчака»[274].

Не военные, а чисто политические соображения тянули Болдырева на север: «Наоборот, – пишет он, – с севера из Архангельска, где образовалось свое правительство с членом Директории Н. В. Чайковским во главе, получилось не только признание Директории как центральной всероссийской власти, но и горячее стремление к возможно скорейшему установлению связи»[275].

Упрекая южан в сепаратизме, Болдырев совершенно открыто признается, что им в его решении руководили тоже причины совершенно не стратегические. Правда, что он это стремится несколько завуалировать словами: «Это (т. е. северное, на Архангельск) направление имело также свои выгоды; при успехе оно предоставляло в распоряжение главнокомандования железнодорожный путь к Котласу, где имелись некоторые запасы, и далее по Двине вело к связи с Архангельском, с богатым источником боевого снабжения, столь необходимого в то время»[276]. Если только припомнить, что от Урала (от Екатеринбурга) до Архангельска было 1200 км по железной дороге до Котласа и оттуда еще 500 км вверх по Двине, т. е. всего около 1700 км, в то время как между левым флангом Восточного фронта (Новоузенск) и Царицыном было лишь 300 км, становится ясно, насколько планы генерала Болдырева были далеки от соображений чисто военных.

Увы, подобные же нотки встречаются и у южного командования. «Там (на Волге), – пишет генерал Деникин, – нам предстояли бы еще более сложные отношения с черновским Комучем»[277].

Все же если соединение Восточного и Южного фронтов русской контрреволюции и встречало почти непреодолимые препятствия в расхождениях идеологических и политических, отодвигая на второй план соображения чистой стратегии, то ведь этим все-таки проблема Царицына еще не исчерпывалась. При расхождении Донской армии на север, а Добровольческой – на Кубань Царицын продолжал оставаться на фланге всего продвижения донцов на север, а борьба с Северо-Кавказским фронтом красных приводила Добровольческую армию к фронтальному наступлению на кубанских большевиков. Между тем обе задачи проще всего решались совместным наступлением донцов и добровольцев к Царицыну. Вместо этого они двинулись в конце июня по двум взаимно противоположным направлениям. Значение Царицына не было оценено русской контрреволюцией, и это чрезвычайно затруднило всю вооруженную борьбу с большевиками.